Победители недр. Изгнание владыки
Шрифт:
Мареев помолчал, продолжая сжимать голову и покачиваясь на стуле, как от непрерывной, сверлящей боли.
— Радиостанция, очевидно, погибла… — тихо продолжал он. — Возможно, что торпеда повреждена…
— Замолчи, Никита! Замолчи!…
Малевская выскочила из гамака. На её бледном, осунувшемся лице горели красные, воспалённые глаза. Волосы были растрёпаны, ворот голубого комбинезона — расстёгнут. Она заметалась по каюте, натыкаясь на лестницу, на стулья, на столики.
— Я не могу больше, Никита! Кажется, я схожу с ума… Если с торпедой авария, они отрезаны от нас и от всего мира… Обречены… Может быть, ранены… Может быть, убиты!… Убиты!…
Она остановилась посреди каюты и закрыла лицо руками.
— Володя… мальчик мой… бедный мой мальчик…
Потом она резко повернулась к неподвижно сидевшему Марееву.
— Мы должны подняться к ним! — резко крикнула она Марееву. — Подняться! Если нельзя вертикально, пойдём по спирали! Мы не имеем права оставаться здесь в бездействии! Никита… — она умоляюще сложила руки на груди. — Никита… Ведь каждый час промедления может быть гибелен для них…
Мареев медленно, тяжело встал. Глубокие морщины на лице — от ноздрей к уголкам рта, на лбу, на переносье — стали за последние дни ещё глубже, ещё резче. Долгие бессонные часы, разъедающие сомнения, муки бессилия и бездействия наложили суровый отпечаток на твёрдые черты его лица.
Он подошёл к Малевской и положил руку на её плечо. В его глазах засветилась жалость.
— Нина… родная… Мы не должны терять головы. Не поддавайся отчаянию… Оно плохой советчик. Пойми, мы не имеем права уходить отсюда. Мы должны их ждать здесь! Что будет, если мы разойдёмся с ними? Торпеда, быть может, повреждена и не в состоянии идти с обычной быстротой. В конце концов прошло лишь двое с половиной суток. Даже при нормальных условиях они не могли вернуться раньше чем через сорок восемь часов…
— Но сколько ждать? Сколько ещё томиться в бездействии?
— Подождём ещё тридцать шесть часов. Обещаю тебе: если они в течение этого времени не вернутся, мы пойдём на поиски их.
— Хорошо, Никита… — надломленным, сразу ослабевшим голосом сказала Малевская. — Хорошо… Подождём…
Она подошла к столику, упала на стул, на котором только что сидел Мареев, и уронила голову на раскрытую тетрадь Володи.
— Алло! Никита!… Включи экран!…
Голос Цейтлина прозвучал в обычный для разговоров со снарядом час. Мареев посмотрел на Малевскую, на её рассыпавшиеся по листкам Володиной тетради волосы и медленно пошёл к экрану телевизора…
Глава 16
Затерянный в недрах
…Голова болела так сильно, что даже поднять веки казалось невыносимым мучением. Но что-то подсознательное твердило: это надо сделать. Медленно, преодолевая мучительную боль в затылке, раскрылись ресницы… Яркий свет ударил в глаза, и веки опять сомкнулись.
И вдруг вспыхнуло сознание и в одно мгновение разорвало пелену тумана.
Забыв о боли в затылке, Володя широко раскрыл глаза и приподнялся на локте. Его голова ударилась о днище торпеды. Свет падал сверху. Володя лежал на мягкой массе измельчённой породы, в свободном узком пространстве между нею и торпедой. Его ноги почти целиком были засыпаны породой, голова находилась у самого люка. Подальше, возле крайней колонны, из песка высовывалась по локоть рука Брускова со сжатым кулаком. Рядом с ней виднелась верхняя часть его шлема и поблескивал уголок стекла от очков, как будто внимательно следя за Володей.
Всё стало ясно.
«Обвал… Нас засыпало…»
Его охватил ужас. Малевская, Мареев, модель электростанции, мама, отец в цехе, расплавленная магма, страшный зеленовато-коричневый водопад — всё завертелось на миг, как в калейдоскопе. Из головокружительного хаоса в сознании вдруг выплыл и всё оттеснил тёмный спасительный зев раскрытого люка торпеды… Туда!… Скорее туда!… Под надёжную стальную оболочку!
Володя заметался в сыпучем раскалённом песке. Едва вытаскивая ноги, он полз на дрожащих руках, всхлипывая и задыхаясь.
Сколько времени прошло, пока он вполз в торпеду? Несколько минут или много часов? Володя не мог бы ответить.
Захлопнулись внешние и внутренние крышки люка торпеды. Лёжа на полу, Володя дрожал мелкой, изнуряющей дрожью. Радость спасения пересиливала все чувства.
Постепенно утихало волнение. Пробивались первые, робкие мысли.
«Что теперь делать?… Не повреждена ли торпеда? Надо скорее уходить отсюда!… Я сумею пустить её в ход… Скорее к снаряду… к Марееву… А Михаил?… Погиб?… Раздавлен?…»
Опять от ужаса пропали мысли, затуманилось сознание… Но он, Володя, жив… Он жив! Какое счастье!… И вновь прояснился мозг и замелькали мысли:
«Надо скорее к Марееву… А Михаил?… Мы вернёмся сюда, отыщем его…»
Медленно, держась за стенки торпеды, Володя встал и выпрямился. Всё тело болело. С трудом двигая руками, Володя отстегнул каучуковый воротник скафандра, откинул на спину шлем и посмотрел вокруг себя.
Вдруг громкое, неудержимое рыдание потрясло всё его тело. В мёртвом, равнодушном безмолвии, под бесстрастным светом электрической лампы он прислонился лбом к стальной оболочке торпеды и долго плакал горько и безутешно.
«Михаил… бедный, милый… Тут… внизу… под ногами… совсем близко…»
Сердце разрывалось при воспоминании о руке со сжатым кулаком, о стёклышке, которое так внимательно смотрело.
Снаряд не успеет вернуться… нет, не успеет… А он, может быть, ждёт…
И так же внезапно, как начались, рыдания прекратились. Володя, оцепенев, стоял у стенки торпеды, ощущая лбом её холод.
Неожиданно он выпрямился, глаза засверкали серьёзно и решительно, румянец залил побледневшие щёки.
Володя бросился к люку, ведущему в нижнюю камеру, и отыскал там короткую, широкую лопатку. Быстро, дрожащими руками, натянул на голову шлем и застегнул вокруг шеи каучуковый воротник.
Через несколько минут он полз под днищам торпеды к руке, торчавшей из массы песка, к мягко поблескивавшему стёклышку полузанесённого шлема…
Больше двух часов, скорчившись в тесном пространстве под торпедой, откапывал он безжизненное тело Брускова. Много раз он бросал лопатку и в изнеможении опускался на песок, тяжело дыша, не чувствуя натруженных рук, с невыносимой болью во всём теле.
Когда Брусков был почти освобожден из-под тяжёлого рыхлого слоя породы, новый приступ отчаяния овладел Володей: шлем Брускова на правой щеке был разорван и залит кровью, уже запёкшейся. Сквозь стёкла очков было видно, что кровью залито и всё его безжизненно-бледное лицо.