Побежденные
Шрифт:
– Опять лихорадит и усталость, - ответил он на ее вопрос.
– Вы спали?
– Нет, больше читал. Приходила Марина Сергеевна, хотела вас видеть; просила вам передать, что придет вечером.
– Ах, вот что!
– Волей-неволей Нине приходилось довольствоваться этой весьма сокращенной редакцией.
Через полчаса у двери Олега в коридоре разыгрался новый эпизод домашней войны:
– Мика, ты ходил за дровами?
– Как же, ходил. Принес две штуковины, приткнул у двери.
– Мика, да ведь это метровые бревна! Надо было вязанку взять, а с этими еще
Олег с усилием поднялся с дивана и вышел в коридор.
– Идем, Мика. Бери пилу и топор, - сказал он, надевая шинель, и вспомнил почему-то, как в вестибюле отцовского дома произносил небрежно: "Шапку и пальто!" - и вскакивавшие при виде его денщики бросались исполнять приказание.
Нина запротестовала:
– Олег, вам выходить нельзя: вы получите воспаление легких.
– Успокойтесь, Нина! Пилить было моею специальностью в Соловках все шесть лет. Для меня здесь работы на пять минут. Но что за жизнь!
– прибавил он с раздражением.
– Певица с таким голосом, как у вас, не имеет самого необходимого! В царское время мы могли бы иметь особняк и вас осыпали бы цветами! Я поднес бы вам белую розу в бокале золотого, как небо, "Аи".
Она слегка прищурила ресницы, как будто всматриваясь в картины, проплывающие перед ее мысленным взором, и неожиданно разразилась тирадой:
– Совершенно верно! Певица с таким голосом, как у меня, могла бы в царское время утопать в роскоши; но я-то не была бы певицей - ни мой отец, ни ваша семья не пустили бы меня на сцену. Мой голос ушел бы на то, чтобы петь колыбельные в детской и романсы в салоне. А вот теперь - измученна, усталая, я пою, пою без конца все и везде, и только в эти минуты я счастлива!
Марина шла по набережной Невы в своей хорошенькой беличьей шубке, запрятав в муфту ручки в лайковых перчатках. Пушистые локоны стриженых волос выбивались из-под шапочки, ямочки на розовых щеках как будто подчеркивали выражение счастья. Изредка улыбка слетала и брови хмурились, потом опять расцветала улыбка. Мысли ее разбивались на два русла. Одно из них было заполнено счастливыми воспоминаниями. Как он схватил ее и понес, будто тигр свою добычу! Откуда силы взялись! Как приятно, когда тебя несут, как соломинку! А этот бесконечно долгий поцелуй... как будто выпила кубок шампанского - так тепло стало крови в сердце. У нее голова начала сладко кружиться, показалось - она падает. Должно быть, она была очень хороша тогда. Это комбине с розочками, которое она надела на всякий случай, ей очень идет; хорошо, что она догадалась надеть его!
Но за этими мыслями вырастали другие, менее отрадные, несколько смутные, уяснить которые даже самой себе было больно: ведь она так и не услышала от него слова "люблю", а между тем первая сказала это слово. Кроме того, она не могла не понимать, что сама, своими собственными усилиями придвинула это. Воспоминание о том, как она подбежала к нему и прижалась всем телом, наполняло ее острым чувством стыда. Но нет! Сам он никогда бы не сделал первый шаг, ведь он без средств: у него нет костюма, нет денег, чтобы веселить и дарить подарки. Он сам
Короткий зимний день начинал уже погасать, когда она опомнилась немного и сообразила, что ей давно надо быть дома: усталый муж, наверное, уже вернулся с работы и ждет обеда, а впрочем, домработница подаст ему - не обязательно самой!
Около десяти вечера она постучалась в дверь Нины.
– Душечка Нина, здравствуй! Я ведь приходила сегодня. Я так жалела, что не застала тебя. Вот принесла торт: зови Мику и Олега и давайте пить чай.
– Жалела, что не застала?
– переспросила Нина, и оттенок недоверия помимо воли прозвучал в ее голосе.
– Ну да, конечно, жалела, а что?
– и щеки Марины предательски вспыхнули.
Нина вертела в руках нож для разрезания бумаги, и на ее выразительном лице лежала тень.
– Ты только не играй со мной в прятки, прошу тебя, - сказала она, глядя куда-то мимо подруги.
– Ты что-нибудь знаешь? Откуда ты знаешь?
– несколько смущенно спросила Марина.
– Это все равно, откуда. Знаю.
– Так ведь не он же сказал тебе?
– О, Боже мой! Конечно, нет!
Они постояли молча.
– Ты недовольна мной, Нина?
– Мне жаль Олега. Я знаю, что душевное состояние его очень тяжелое сейчас. К нему надо очень бережно относиться, а ты... ты для своего удовольствия поиграешь с ним, а его запута-ешь... ему так трудно было устроиться на работу, а теперь ты этой связью можешь осложнить его положение на службе. Хоть бы об этом подумала! И вообще, что, кроме осложнений, может эта связь дать? Никаких удовольствий и развлечений Олег предоставить тебе не может, пойми же. А муж? Ты что ж, обманывать его собираешься?
– Вот ты какая, Нина! Хорошо тебе говорить. Ты вышла по любви, в двадцать лет, вышла за блестящего офицера, целовалась с ним сколько хотела, а потом целовалась с моим Сергеем. А я? У меня никого не было. Ты отлично знаешь, в каком положении оказались девушки, которые не успели до революции выскочить замуж: нищета, никаких выездов и балов, никого из нашего общества, никакого выбора... Ты только подумай: я сегодня в первый раз узнала, что такое поцелуй мужчины, который нравится. А ведь мне уже тридцать два года! Пусть ты потеряла своего мужа, пусть потеряла Сергея, но ты была любима и любила, а я - пропадала зря. Ты горечи этого чувства даже понять не можешь. И ты еще меня осуждать будешь!
– У Марины от досады даже слезы выступили на глаза.
– Да я не осуждаю тебя, Марина, я беспокоюсь только. Всегда все складывается так, что я должна за всех беспокоиться. И Моисея Гершелевича жалко, ты его, по-видимому, даже за человека не считаешь, а он так всегда добр с тобой!
– Моисей Гершелевич получил меня, и пусть с него этого будет довольно. Ты, Нина, всех жалеешь, кроме меня.
Нина помолчала.
– Ну, а беременности ты не боишься?
– Нина, почему ты во что бы то ни стало хочешь окатить меня ледяной водой?