Побежденные
Шрифт:
– На экстренном заседании решено было произвести мобилизацию на случай, если потребу-ется вмешательство вооруженных сил дружественной державы, - отрапортовал Валентин Платонович, целуя руку Натальи Павловны.
Мадам отважилась выйти в кухню поставить чайник, чтобы напоить гостей, но тотчас прибежала обратно с сенсационным известием: из кухни исчез самый большой медный чайник, а из коридора - круглый стол черного мрамора, стоявший обычно на нем телефон был попросту переставлен на пол. Это вызвало всеобщее возмущение, особенно кипятилась мадам. Одна Ася пыталась заступиться и, перебегая
– Не надо поднимать шума из-за пустяков! Пожалуйста, не надо! Он такой жалкий, с больной рукой! Вспомните Достоевского - может быть, эта семья вроде семьи Снегирева или Мармеладова!
– Но, Ксения Всеволодовна, согласитесь, что с первого же дня брать без спроса чужие вещи - бесцеремонность исключительная, - воскликнул Шура.
– Которой должен быть положен конец, или эти наглецы, сядут нам на шею!
– твердо закончил Валентин Платонович.
– Приглашаю вас, Александр Александрович, атаковать вражеские позиции и отбить трофеи!
Краснокутский выпрямился и, отбивая ногами шаг, начал насвистывать марш Преображен-ского полка. Способность Шуры все превращать в шутку всегда раздражала Асю.
– Под этот марш ходили наши герои, а вы его профанируете! воскликнула она с гневом. Через пять минут стол был водворен обратно, а одна из женщин, по-видимому, супруга "потомственного пролетария" явилась объясняться по поводу чайника:
– Так что мы очень просим... Гости, видите ли, у нас - не в чем подать... Уж будьте так любезны, мы новоселье празднуем! А если кого из гостей вырвет в коридоре, так уже вы не беспокойтесь - я завтра весь пол перемою, - лепетала она довольно жалобно.
Это была еще молодая женщина тридцати пяти лет, круглолицая мещаночка, достаточно миловидная. Что-то приниженное и подобострастное было в ее манерах в противоположность наглому тону ее супруга. Предупреждение о рвоте произвело настолько ошеломляющее впечатление, что несколько минут все окаменело молчали. Наталья Павловна опомнилась первая и разрешила оставить чайник на этот вечер, но с тем, что впредь без ее ведома вещей не касались. Женщина проворно убежала.
– Ну и публика!
– воскликнул Валентин Платонович.
– Ну и сброд!
– подхватил Шура, и опять закипело возмущение.
Дверь в гостиную внезапно распахнулась и на пороге выросла фигура самого "потомствен-ного". Жена, видимо, удерживая его, тянула обратно.
– Вы уж очень зазнались тут!
– зарычал он, вырываясь.- Со скандалами являются! Ишь ты! Что же мне с семьей в подвале, что ли, оставаться? За что боролись? Да я, если захочу, упеку вас, офицерье переодетое! Нашли кого пугать! Прошло ваше время!
Наталья Павловна поднялась, дрожа от бессильного негодования, остальные замерли. Один Валентин Платонович не растерялся. Он сделал шаг и толкнул в грудь непрошеного гостя:
– Вон, или сейчас вызову милицию и привлеку к ответственности за хулиганство! Угроз ваших здесь никто не боится. Здесь все советские граждане. Я сам был красным командиром!
– и выволок Хрычко в переднюю. Тот с размаху ударил его кулаком в лицо, Валентин Платонович тоже ударил мерзавца, но на этом все и кончилось - жена
– Наталья Павловна, не расстраивайтесь, он немного навеселе. В трезвом виде он этого не повторит, - сказал Валентин Платонович, держа платок у глаза. Оказалось, что у него порядком подшиблен висок и глаз. Ему стали делать примочки арникой, и Шура с завистью наблюдал, как хлопотала около него Ася.
– Ксения Всеволодовна, если мне суждено погибнуть во цвете лет, умоляю вас, в память обо мне, не заключать а discretion с вашим новым соседом,голосом умирающего проговорил он.
Девушка с досадой отвернулась, вспомнив московский поцелуй.
Пьяные крики начали смолкать; молодые люди собрались уходить, и Шура уже взял под руку раненого героя, когда послышался женский визг. Разведка показала, что сцепились жена красного курсанта с женой Хрычко, которая забралась в бочку с ее квашеной капустой, Валентин Платонович был очень доволен этим известием и разъяснил Наталье Павловне, что междоусобные войны всегда ослабляют противника.
Проводив своих защитников, женщины проверили на всякий случай все задвижки и собрались спать. Перед тем как нырнуть в постель, Ася тихо стукнула в дверь бабушкиной спальни.
– Entrez*, - отозвалась Наталья Павловна. Она еще сидела в кресле. Свет от лампы, затемненной голубым абажуром, падал на ее печальное лицо.
* Войдите (франц.)
– Бабушка, бабушка, не грусти! Впереди еще будет и счастье!
– О, нет, дитя. Ничего хорошего я уже не жду. Здесь, в комнате моего сына, валяется пьяный хам, в то время как мой сын пропадает в Сибири в глухом поселке, а мой внук не хочет меня знать! Трудно примириться с этим. И мне страшно, Ася, за тебя, за твою судьбу.
Ася прижалась щекой к руке Натальи Павловны.
– Я люблю твои руки, бабушка. Ни у кого нет таких изящных длинных пальцев. Не беспокойся за меня: я очень хорошо знаю, что буду счастлива. Когда я просыпаюсь по утрам и лежу совсем тихо, на меня часто идут длинные золотые лучи; я боюсь тогда даже пошевелиться, чтобы не порвать их, как паутину, и это - как обещание счастья! Такие вещи лучше не рассказывать, и я никогда не рассказала бы, но мне хотелось утешить тебя, бабушка!
С наступлением утра новые жильцы показались уже не столь устрашающими. Гости их удалились: великолепный глава семейства, которого Валентин Платонович тоже наградил синяком, отправился на работу. Осталась только его жена с двумя мальчиками четырнадцати и четырех лет. Она суетилась, мыла пол, визгливо кричала на детей и на кошку, но в общем не выходила из рамок приличия. Чайник был возвращен вычищенным и блестящим.
Столкновение за весь день было только одно - по поводу грязного белья, намоченного в ванне. Соединенными усилиями мадам и жены курсанта принудили новую жилицу вынуть белье и вымыть ванну. Вечером, когда мадам заглянула в кухню, обе женщины мирно стирали белье и вели разговоры, весьма притом поучительные. Они делились впечатлениями по поводу абортов - одна имела их пять, другая - три. Мадам постояла, послушала и сказала себе, что Асю и Лелю теперь нельзя будет вовсе выпускать в кухню.
Глава пятнадцатая