Побочный эффект
Шрифт:
— Ччч…
Он не торопил ее, не успокаивал. Просто давал выплакаться. И Ира плакала. Плакала, как малолетнее дитя, выплескивающее обиду на дверь, прищемившую пальчик.
— Ччч…
Всхлипы становились реже. Когда они уже почти стихли, Черкасов отстранился от Ирины, заглянул в ее лицо. Улыбнулся ласково:
— Уууу, макияжик-то наш поплыл, — снова притянул к себе и поцеловал.
Поцелуй был не любовный — скорее отеческий. Хотя невинным тоже не был.
Ира не удивилась. Не возмутилась. Мысль о сопротивлении даже не пришла в голову. Напротив — показалось, что именно
Она уже размякла, готовая к большему. Однако поцелуй оказался несуразно-коротким. Можно сказать — оскорбительно коротким. Ира опомниться не успела, как почувствовала, что стоит одна посреди комнаты. Открыла глаза — а Черкасов уже выходит из комнаты. Зачем, куда? Почему теперь? Теперь, когда…
— Вадим?
Он оглянулся. В глазах — ни грамма насмешки. Лишь теплота и забота:
— Жить будете. Вот теперь я могу оставить вас в покое.
Что это? И он так просто уйдет? Да, она просила оставить ее в покое. Но ведь это было еще до того, как…
Уже громко щелкнул, открывая дверь, ригельный замок, но спустя мгновение веселая физиономия Черкасова снова заглянула в комнату:
— Я буду настаивать на составлении брачного контракта. Если уж вы назвали меня альфонсом, то остальные тем более так подумают. А мне вашего не надо.
И снова исчез. Снова щелкнул ригель, ставя жирную точку на визите неожиданного гостя.
— Наглец, — уже не так уверенно произнесла Ирина. И впервые за долгое время улыбнулась.
***
— Он вернул меня к жизни. Если бы не он, меня в тот вечер не стало бы. Не думаю, что я покончила бы с собой. Скорее всего, сердце бы просто не выдержало боли и остановилось. Или разорвалось — не так важно. Важно то, что в тот вечер мои мучения должны были завершиться. А он продлил агонию.
Замолчала, припоминая события того вечера. Она так близка была к блаженству небытия…
— Если бы он ворвался ко мне в другой день — я бы просто выгнала его. Пусть в этот день, но если бы он не удовлетворился невинным поцелуем — я выгнала бы его чуточку позже. Непременно выгнала бы. Пусть бы произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной — я не придала бы случившемуся значения. Я бы использовала его. Я его — не он меня. И мне легко было бы его выгнать. Возможно, после этого я бы оправилась от новогоднего шока, и даже смогла бы жить более-менее нормальной жизнью.
— Но он пришел в тот день, — после короткой паузы продолжила она. — Он выбрал ту тактику. Беспроигрышную. Когда утопающему протягивают соломинку — он хватается за нее автоматически, даже если не желает спасения. Так и я. Казалось бы — жизнь кончена, ничего больше не нужно. И в этот момент происходит что-то, доказывающее: ты жива! После этого должно пройти много времени, прежде чем поймешь: это был обман. Не жизнь — одна сплошная иллюзия…
***
Нельзя сказать, что непосильный груз с души, с сердца упал и в одночасье растворился в небытие.
Душевная боль никуда не делась. Она продолжала разъедать нутро постепенно, клеточку за клеточкой. Однако визит Черкасова оказался для
Это только в фантастических фильмах о глобальных эпидемиях, грозящих вымиранием всему человечеству, ученые в последний момент находят лекарство, и жена главного героя, приняв одну-единственную таблетку, тут же излечивается от смертельной болезни. Жизнь человеческая — не кино и не роман автора-дилетанта. В ней так быстро от смерти не излечишься.
Но главное уже произошло — Ирина приняла спасительный эликсир жизни, и тот начал победоносный марш по ее душе.
После ухода Черкасова ей впервые за последние недели захотелось посмотреться в зеркало. Что он говорил о поплывшем макияже? Увидела собственное отражение и ужаснулась. Что макияж? Снял, и порядок. Но как снять с лица усталость? Несмотря на отсутствие морщинок, оно, кажется, конкретно позабыло о том, что ножом хирурга ему велено помолодеть на десяток лет.
Она словно впервые за прошедшие после операции полтора года увидела свое лицо. Глупости, конечно: Ира смотрелась в зеркало по несколько раз в день. Но оценить ущерб смогла только после визита Черкасова. Лишь теперь сообразила, что блестящие результаты труда пластического хирурга понесли невосполнимый урон, и если не предпринять немедленных действий, будет поздно — процесс станет необратимым. Лишь теперь поняла, что, оказывается, ей на это еще не наплевать, что еще хочется хорошо выглядеть, хочется кому-то нравиться.
Кому-то? Неуместная деликатность. Ей хочется нравиться конкретному человеку. Как ни прискорбно, мужу — бывшему мужу — она уже не нужна. Это очень больно. Но, кажется, не смертельно. Однако есть на свете еще как минимум один человек, в чьих глазах Ирине хотелось бы видеть свое великолепное отражение.
И пусть этот человек молод, пусть! Так даже интереснее. Завоевать сердце ровесника — невелика заслуга, хотя и это не всегда легко сделать. А в ее-то сорок один, да влюбить в себя двадцатипятилетнего мальчишку — вот это подвиг, это ли не станет подтверждением ее женских чар?
Конечно, мальчишка никогда не сможет заменить ей семью: Сергея и Маришку. Но последняя надежда на примирение с любимыми умерла не далее, как сегодня утром. Скончалась, не приходя в сознание, даже сама возможность остаться хотя бы приходящей, воскресной, мамой. Настоящей семьи у нее уже никогда не будет — ее место там заняла Трегубович. Как Сергей мог допустить это? Он ведь терпеть не может Лариску!
Ирине не остается ничего иного, как попытаться заменить настоящее чувство суррогатом любви. Пусть так, пускай рядом будет нелюбимый — лишь бы не было этой отвратительной пустоты вокруг!
Не обязательно любить самой. Недаром говорят: из двоих обычно любит один, второй снисходительно позволяет себя любить. Что ж, пусть Ира будет этой второй — она позволит мальчишке любить себя.
Нет, это невозможно! Ему всего двадцать пять. Разница в возрасте — безумных шестнадцать лет. При известной доле фантазии Ирина могла бы быть его матерью.
И пусть, пусть! В конце концов, не собирается же она за него замуж. Зато она перестанет быть одна. Перестанет бояться вечеров и истерически ненавидеть выходные.