Побочный эффект
Шрифт:
— Все просто. Во-первых, вы уже были замужем и вряд ли нуждаетесь в большом празднике, как если бы выходили замуж впервые. Во-вторых, вы непременно будете стесняться разницы в возрасте, а потому не захотите иметь много зрителей, обсасывающих подробности. В-третьих, вряд ли вам будет приятно иметь в свекровях почти ровесницу, и я не уверен, что это не отразится на вашем настроении. Потому сразу предлагаю организовать скромную свадьбу, на которой будут присутствовать только свидетели. Ну и мы, разумеется. Никаких гостей. Мои родители не станут исключением. Конечно, я предварительно представлю вас им, но в свадебной церемонии они не будут участвовать.
— Вы
Черкасова ее гневная тирада не взволновала. Он чуть склонил голову, сложив ладони вместе — ни дать, ни взять китайский болванчик — и смиренно проговорил:
— Или крайне близкий. Каюсь. Я бы никогда не позволил себе намеков на ваш возраст, если бы не имел окончательных намерений в отношении вас. А потому воспринимаю это не как дерзость, а как констатацию факта. Я ведь давно об этом думаю. Естественно, не однажды вспоминал о разнице в возрасте. Не знаю точно, сколько вам лет, и, честно говоря, мне на это плевать. Меня бы даже обрадовало, если бы вы были постарше.
Это уже слишком. Юный мерзавец!
— Хам! Вон из кабинета!
— Вы неправильно поняли, Ирина Станиславовна. Или, скорее, я неправильно выразился. Я не имел в виду, что вы выглядите на пятьдесят. Это же абсурд — посмотритесь в зеркало. Я сожалею о том, что вы недостаточно… эээ… скажем так — старше меня. То есть я подчеркиваю: меня не пугает разница в возрасте, меня лишь огорчает, что она недостаточно существенна.
Шутит? Или издевается? Не похоже ни на то, ни на другое — в глазах ни намека на смех. Значит, по Черкасову психушка плачет? Такой молодой, а уже… У-уу… Жалко парня.
— Вы страдаете геронтофилией? Вас возбуждают бойкие старушки? Или лучше, чтобы они были уже не слишком бойкими, а покоились на печальном одре?
— Вы еще себя причислите к старушкам! Не передергивайте мои слова. Я ревнив, а вы слишком молоды и красивы для того, чтобы я мог расслабиться. Мои планы в отношении вас крайне серьезны и долговременны. Я не собираюсь жениться на вас на год или на два, чтобы потом искать себе жертву помоложе…
— Или постарше.
— Или постарше! — легко согласился Черкасов. — Я настаиваю на том, что мне никогда не понадобится другая женщина, кроме вас. Неважно — сейчас, или через двадцать лет. Я однолюб, Ирина Станиславовна, и воспринимаю это, как данность. Так вот, в моей жизни существуют и будут существовать до моего последнего вздоха две женщины: моя мама и вы! Я очень люблю свою мать и искренне надеюсь, что вы с нею поладите. Кстати, вы очень на нее похожи, только моложе. На этом давайте закончим препирательства. Я изложил вам свою программу-максимум, которую вы желали услышать, и будьте уверены — выполню ее, чего бы мне это ни стоило. Я уже говорил — я всегда добиваюсь цели. Поймите и примите это, как факт, от которого вам никуда не деться. Карты я раскрыл не из бахвальства — для того, чтобы вы знали, что вас ожидает в будущем, и морально готовили себя к тому, что я стану вашим мужем. Так что, мы ужинаем сегодня?
Она была права. Он наглец, болван и напыщенный индюк. Самонадеянный до полного отвращения. Все-таки нужно доверять первому впечатлению.
Не позволил ей погибнуть в тот жуткий вечер — спасибо. Больше ваши услуги не требуются, вы свободны, юноша!
— Кто поужинает, а кто и посмотрит. Вам не в ресторан надо, а к доктору.
Целый вечер Ира просидела одна, сердито
Мальчишка, наглец! Он уже все расписал по полочкам. Без нее! Сам решил, сам женился. Никуда она с ним не пойдет! И уж тем более не поедет ни на какой юг. Об этом и речи быть не может. Он болен, он псих. Ему в психушке самое место!
Однако в следующую пятницу, бесконечно удивляясь самой себе, почему-то приняла приглашение.
И был ресторан. И было хорошее вино. И была музыка.
А потом…
Потом, как и обещал Черкасов, он проводил ее до самых дверей. Поцеловал так, что заныло где-то под ложечкой. Пожелал спокойной ночи.
И ушел.
Все, как и обещал.
А Ирина до утра вертелась с боку на бок, пытаясь понять, что же с нею происходит.
Зачем она приняла приглашение этого мальчишки, зная наверняка о его планах? Зачем, зачем? — корила она себя. Вместо того, чтобы окончательно разозлиться на него, вычеркнуть из своих мыслей, поставив жирный крест на его программе-максимум, вновь и вновь вспоминала его долгий страстный поцелуй.
Не только выходные, но и вся следующая неделя вплоть до очередной пятницы была отравлена воспоминаниями и, кажется, сожалениями о непроизошедшем.
***
Всеми фибрами души Ирина желала помешать дальнейшему претворению программы Черкасова в жизнь.
Однако каждую маленькую битву за каждую маленькую безымянную высоту она с треском, безнадежно проигрывала.
К ее ли сожалению, или к нескончаемой ее, но тщательно скрываемой от самой себя радости, пока что события разворачивались последовательно, согласно проклятой этой программе. Будто по нотам.
Уже несколько раз они ужинали вместе. Иногда в ресторане, иногда у Ирины дома. Но ни разу еще Вадим не переступил границы дозволенного. Вел себя, как близкий друг, как поклонник, но ни в коем случае не более.
До сих пор их отношения ограничивались лишь некоторыми не совсем безобидными ласками, но той, заветной грани, они все еще не переступили. Причем Ирина вовсе не была уверена в том, что это ее доблесть. Иногда даже злилась на слишком щепетильного поклонника. Не потому, что он так долго не переступал эту грань. Не потому, что ей самой ужасно хотелось ее переступить, поставив тем самым их отношения на новую ступеньку.
Она злилась, потому что не она, а именно Вадим стоял на страже заветной грани. Не Ирина одергивала его, не позволяя заходить чересчур далеко, а он в момент, когда она уже готова была возразить против слишком настойчивых ласк, буквально на мгновение опережал ее. Переходил к обсуждению погоды ли, очередной ли голливудской экранизации бессмертной 'Анны Карениной', или еще чего-то столь же далекого от происходящего здесь и сейчас.
Какая-то секунда — и смысл перевернут с ног на голову! Будто не Черкасов Иру, а она, распутница этакая, пыталась соблазнить скромного мальчика из хорошей семьи.
Ведь это она хотела остановить его! Она!
Но он неизменно опережал ее на какое-то мгновение.
Ира боялась Черкасова.
Боялась, конечно, не его самого. Ее пугало то, как много места в ее жизни он стал занимать.
Ее чувства по отношению к нему можно было выразить фразой 'и хочется, и колется'.
Ей, несомненно, льстило его внимание. А его настойчивость и приверженность намеченному плану подчеркивали, что он воспринимает ее не как временную забаву для пополнения коллекции. Что имеет он на нее более чем серьезные виды.