Побратимы
Шрифт:
— А кандидаты в маршалы? — не остался в долгу Кравчук.
— Конечно, тоже, но только после соответствующего решения Генерального штаба, который их, кандидатов, должен в самое ближайшее время распределить.
Когда мы подошли к стадиону, матч уже закончился. Футболисты «Молнии» сидели в кузове машины. Времени на словесную пикировку с Генкой у Цезаря не осталось. Пора прощаться. Мы обнялись.
— Будьте счастливы, ребята. Всего вам!
— Будь счастлив, Цезарь!
Кравчук с разбегу вскочил в кузов машины, и она тронулась. И пока не растаял пыльный шлейф над дорогой,
— С кем вы тут обнимались? — поинтересовался он. — Вроде лицо знакомое, а не признал.
Я хотел ответить сержанту, но Генка, как всегда, опередил:
— Это, товарищ сержант, известный советский конструктор, создатель звездолетов, герой труда…
Каменев вопросительно вскинул голову.
— … будущий, имеется в виду, — закончил Генка.
— А на гауптвахте с вами вместе, случайно, он не сидел, этот конструктор звездолетов? — спросил Каменев.
— Ну и память у вас, товарищ сержант! — ответил Каменеву Генка. — Точно, он. Но это сути дела не меняет. Дружок наш поступает в политехнический. А уж оттуда прямая дорога к звездам. Верно, старик? — Генка по привычке, по дурной своей привычке, толкнул меня в бок.
— Что ты все молчишь да молчишь?
— Слава богу, ты за всех высказываешься.
— Пошли, нечего стоять, — сказал Каменев.
По дороге к палаткам Карпухин вдруг вспомнил давешний разговор с прапорщиком насчет домино и почти теми же словами высказал свое предложение Каменеву. Сержант, видимо, не поняв шутки, а может, наоборот, хорошо поняв ее, сказал коротко:
— Предложение дельное. Подумаем, обсудим. А пока формируйте, Карпухин, команду…
Возле палаток уже собрался тесный солдатский полукруг. В его центре со своей неразлучной хрипатой гармоникой восседал на табуретке Серега Шершень.
— Может, возьмешь, наконец, скрипку? — сказал я Генке.
— Очень хочешь?
— Да недурственно бы.
— Так и быть, уважу.
Для Карпухина требование масс превыше всего. После ужина, до самого построения на вечернюю поверку, над притихшим палаточным городком, над неостывшей от полуденного зноя степью то плакала, страдала, то не на шутку сердилась, то заливалась буйным озорством звонкоголосая Генкина певунья-скрипка. И ни один из слушателей не ведал тогда, что был этот концерт скрипача прощальным, что уже вечером следующего воскресенья мы будем слушать совсем иную музыку — музыку вагонных колес…
20
В понедельник утром развода на занятия не было. Нас построил командир роты капитан Бадамшин и объявил, что с завтрашнего дня мы сдаем экзамены и что в ближайшее время будет назначен срок нашего отъезда к новому месту службы.
Наступили самые горячие дни. Уж сколько, казалось, в своей жизни пришлось сдавать разных экзаменов! И в школе, и в техникуме. И все равно я не мог чувствовать себя спокойным. Да и не я один. Уж на что Николай Антропов флегматичен по натуре, а и тот всполошился. Чудак, больше всего боялся экзаменов по защите от оружия массового поражения. А чего там бояться? Задачки на уровни радиации? Тоже мне — высшая математика!
Пожалуй, один Генка внешне ничем не выдавал особого беспокойства. Но это же Генка! Попробуй пойми, что он думает, о чем переживает.
— Старики, — твердил он нам, — судя по всему, наша страна на нас возлагает особые надежды. Иначе бы зачем нас досрочно стали выпускать! И согласно остроте момента мы должны действовать. Друг мой, Иаков, — обращался он к Сокирянскому, — самое бы время тебе все это дело средствами наглядной агитации отобразить.
— Ну да, я плакаты рисовать должен, а ты за меня к экзаменам будешь готовиться.
— Все ты превратно готов истолковать, Иаков-живописец!
— Замполит скажет — сделаю. Чего я сам буду лезть, куда не просят?
— Понятно, по указке жить куда проще. По указке сверху, имеется в виду. Указка снизу для тебя нуль. Ну, живи, живописец, по указке.
И Генка покровительственно похлопал Сокирянского по плечу.
— Ты бы в конспекты заглянул, наставления почитал, — советовал я Генке.
— А зачем, милый? Я что, по-твоему, баклуши бил или учился? У меня весь конспект вот тут, в сельсовете, — он тыкал себя пальцем в лоб.
— Ну тогда сделай милость, знаток военного дела, прикажи своему сельсовету, чтобы он другим не мешал готовиться к экзаменам.
Во вторник до обеда мы сдавали матчасть, Генка вызвался отвечать первым, без подготовки. И получил пятерку. Капитан Бадамшин поздравил его и поставил всем нам в пример. И после обеда на вождении Карпухин снова отличился. Танк провел, как говорится, без сучка, без задоринки. Председатель комиссии, подполковник из штаба, тут же объявил Генке благодарность.
Генка так и засиял, засветился.
— Слухай, чудило, — сказал я Генке его же словами, — как же насчет праздника?
— Это ты к чему?
— Нет, не рыцарь ты, Генка, — я старался испробовать весь набор слов, какими он когда-то предлагал мне арзамасско-крыжопольскую отраву, — ведь такой успех можно бы и отметить по русскому обычаю.
— Разыгрываешь, да? Карпухина разыгрываешь? Эх ты, друг-приятель… Ты вот попробуй сдай, как Карпухин, вождение, а потом разыгрывай. Потом даже предлагай как угодно и чем угодно отметить… И я соглашусь, не думай, Карпухин с удовольствием выпьет с тобой целый графин этого… как его, квасу. Квасу! Понял? И все!
Я рассмеялся.
— Весело? Да? Посмотрю, как ты танк проведешь, — не успокаивался Генка.
Вечером в лагерной ленкомнате были вывешены взводные боевые листки. В нашем боевом листке в числе сдавших на «отлично» первые экзамены значилась и моя фамилия.
— Поздравляю от лица службы и от себя лично, — Генка стиснул мне руку. — Про это событие, старик, не грешно бы тебе заметочку сочинить в солдатскую газету. Я сам отправлю в редакцию. Теперь же тебя снова начали печатать.
— Нет, не стану писать. Нескромно про самих себя.