Побратимы

Изгаршев Василий

— «Скворец», «Зяблик»! Я — «Коршун»! Вам «триста тридцать три». Как поняли? Прием! — Чуть хрипловатый голос капитана Ермашенко вибрирует в наушниках. Наверное, от волнения.

Это приказ второму и третьему взводам на атаку. А мы? Мы продолжаем гонку с препятствиями. Неожиданно лесная чащоба расступается. В наушниках раздается спокойный голос командира танка: «Принять левее и на полной скорости вперед». Успеваю заметить, как «113», клюнув стволом, ныряет в лощину. Следом за ней, левее, ныряю и я. Едва выбрались из лощины, поступила команда открыть огонь. Выстрелы тонут в лязге гусениц, в грохоте двигателя. Только что-то тупо стучит в ушах.

А танки, вытянувшись в линию, не сбавляя ходу, мчат к той самой

высотке, которую сквозь дождевую пелену нам так старательно показывал всего полчаса назад капитан Ермашенко. На самом острие взводной линии, приседая при каждом выстреле, — машина с бортовым номером «111». Красиво идет. Как на параде. Хорош, видать, механик-водитель. Не хуже нашего сержанта Каменева. И тут становится ясным замысел ротного. Пока два взвода атаковали противника с фронта, мы сумели незаметно и быстро выйти ему в тыл и внезапно ударить всей мощью огня и брони. Просто? Наверно, просто, если бы не существовало такого фактора, как фактор времени. Противник не дурак. Он ведь тоже, готовя оборону, соображал, что к чему. У наступающих, у нас то есть, совершенно не было времени для маневра, и обороняющиеся конечно же учитывали это обстоятельство, надеясь, что удар будет наноситься в лоб, с фронта. Ермашенко рассчитал все по-своему. Времени для маневра у нас не осталось бы, это точно, если бы командир роты, как то и положено, провел сначала рекогносцировку с командирами взводов, потом с командирами экипажей. Но он знал возможности роты и поступил так, как и должен был поступить в настоящем бою. Время для маневра нашлось, и противник был ошеломлен дерзостью внезапного удара наших танков с тыла. Бой длился всего несколько минут: посредник дал роте успех.

Потом, спустившись в лощину, мы стояли в строю возле пышущих жаром, заляпанных грязью машин, и капитан Ермашенко, сдвинув на затылок танкошлем (ему и это здорово шло), деловито разбирал действия каждого экипажа нашего взвода. Недостатков, оказывается, было немало. Но в целом оценка была высокой. Хорошая оценка досталась и остальным взводам.

— А ведь ладно получилось, — совсем по-домашнему заключил капитан Ермашенко. — И новички не подкачали… — Обращаясь к нам, пообещал: — Если у вас и дальше так дело пойдет, обязательно напишу в Средневолжанск, Бадамшину, мы ведь с ним однокашники. В училище курсантами пуд соли съели…

Высокий, стройный, он, сорвав с головы танкошлем, коротко бросил:

— Разойдись! Можно курить…

Опять пошел дождь. Сколько ж действительно этой жидкости скопилось на небесах! И почему-то вся она предназначалась нашему полигону, нашему военному городку. Сизый сигаретный дым прибивался дождем к земле. Мы, сгрудившись под ветвистыми грабами, продолжали начатый капитаном разговор о только что отгремевшем бое. Подошел Генка.

— Ну как, старик, согрелся?

— Да не замерз.

— То-то. Предвижу, что материалу для солдатской газеты в гвардейской танковой роте будет не меньше, чем в учебной. Дерзай, писатель.

— У тебя другого разговора нет?

— Не будьте снобом, Климов. Это вам не к лицу. Вы что, не видели, как капитан вел танк?

— Сам? За рычагами?

— А ты думал? Пересадил механика на свое место и — аллюр три креста. С таким, брат, ни в одном бою не пропадешь. Школа, видать, будь здоров! — На манер ротного Генка лихо сдвинул на затылок танкошлем. — Пошли Серегу навестим.

Шершень, привалившись к корме своего танка, уткнулся в газету.

— Просвещаешься, брат Серега? — окликнул его Карпухин. — Что нового-то пишут?

Шершень свернул газету и спрятал ее в карман куртки.

— Все новое. Читать только некогда. Как в той песне: «Все ученья да ранний подъем…»

— С экипажем-то поладил?

— Поладил, да не совсем…

— Как понимать прикажешь?

— А так. Атабаев проходу не дает. Кроме как салагой

не называет. А вчера вечером, когда на ночлег устраивались, отвел в сторонку и говорит: ты мне, мол, обязан бритву свою механическую в подарок преподнести. В знак знакомства. И ремнями должен со мной поменяться. Тебе еще, мол, как медному котелку, служить, а у меня, говорит, дембель на носу.

— Так и говорит?

— Так и говорит.

— А ты про него командиру доложил?

— Неудобно.

— Ему вымогать удобно, а тебе вывести вымогателя на чистую воду неудобно! А ну-ка я сам с ним поговорю.

— Не надо, Гена. Я дал слово молчать, — признался Шершень.

— Пижон! Не он — ты пижон, Шершень. Да за такие проделки на бюро его, на комсомольское собрание тащить надо. И ротному обо всем рассказать…

— Погоди, Генка, кашу заваривать. Может, это просто розыгрыш. Неумный, но розыгрыш, — вмешался я.

— Ничего себе розыгрыш. Твоего товарища салагой зовут, вещи у него вымогают, а тебе все прикрыть хочется. Шито-крыто, на тормозах? Да?

— Да не кипятись ты понапрасну. Слова еще не дела.

— Ну ладно. Только ты, Шершень, не будь тряпкой. Смотри не вздумай ничего ему отдавать. Понял? Чуть что — ко мне! Ясно? А я-то знаю, как поступить. Ладно?

— Да что я, маленький? — Шершень полез в карман за газетой.

По дороге с высотки в нашу сторону спускалась транспортная машина с кухней на прицепе. Наступало время «Ч» для старшины Николаева. Хлюпая раскисшими сапогами, мы пошли к своему взводу.

— Держи хвост морковкой, Шершень! — выкрикнул Генка товарищу. — Донесения — голубиной почтой! Приятного аппетита!

5

«Дорогие мама и папа!

Теперь я могу вам сообщить свой постоянный адрес. Пишите. У меня все хорошо. У Гены тоже. Мы в одной роте и в одном взводе. Успели побывать на учениях. Интересно! А больше пока нигде не были. Товарищи во взводе и в экипаже встретили хорошо. Вместе со мной в танке наводчик — Федор Смолятко. Белорус, из Минска. Если холодильник хорошо работает, так знайте, это потому, что его Федя собирал, он трудился на МЗХ. Заряжающий — Иван Андронов. Парень простой и уважительный. Учитель истории. Космонавту Николаеву земляком и даже вроде бы дальним родственником по материнской линии приходится. А командир у нас Селезнев по фамилии. Старший сержант, а за глаза его все называют просто Сашей. Он самый высокий и сильный во всей роте. Из Ростовской области, из города Шахты. А там, как вы знаете, силачей не перечесть. Вот вы и познакомились со всеми моими товарищами, которые шлют вам свой гвардейский привет. От меня привет тете Лене и Алексею Ивановичу.

Валера».

6

Никаких увольнений в предвыходные и выходные у нас не бывает. Потому что некуда ходить в увольнение. Не в городе живем — в лесу. Но с разрешения ротного в свободное от службы время в воскресенье можно организованно сходить по грибы, по ягоды, благо лес рядом — с трех сторон подступает к самому забору. Для любителей рыбалки не заказан путь на речку Куницу. До нее тоже рукой подать. Сразу за забором, с южной стороны, начинается широкая речная пойма. И почти посередине ее в обрамлении кустистых плакучих ив протекает Куница. Я поначалу решил, что это наше русское название, употребляемое только в гарнизоне. Оказывается — нет, так речку зовут поляки. И хотя ничего другого, кроме пескарей, никому за всю историю полка в Кунице поймать не удавалось, ряды любителей рыбалки не редели. Мы с Генкой, как истинные волгари, знавшие всяческие россказни про уху стерляжью, тройную, чесночную, с перцем, и прочие рыбацкие варева, от одних баек про которые начинается слюноотделение, естественно, примкнули к отряду рыбаков.