Поцелуй ночи

Сокол Елена

– Я стала ее опекуном. И твоим тоже. – Тихо говорит Ингрид. – У тебя больше никого не было.

– А шизофрения передается? – Вдруг застываю я.

– Такое возможно. – Она прочищает горло. – Поэтому я тщательно следила за твоим здоровьем, старалась ограждать тебя от переживаний и очень беспокоилась, когда у тебя проявлялась бессонница или случались панические атаки. Когда тебе было двенадцать, доктора стали подозревать у тебя диссоциативное расстройство - деперсонализацию личности, но диагноз так и не подтвердился. Я

знала, что все это из-за пережитого… А еще мы с тобой часто переезжали, чтобы информация о твоей матери не просочилась в школу, и дети не дразнили тебя.

– Я могу ее увидеть? – Оборачиваюсь и смотрю на тетю.

Она распахивает глаза. Сглатывает.

– Карин крайне опасна. Особенно для тебя.

– Мы едем к ней! Сейчас же! – Выпаливаю я.

42

Кузов машины дребезжит на ухабах. Мои пальцы дрожат ему в такт. Я вглядываюсь в вечернюю мглу, но не могу различить ничего, кроме расплывчатых теней деревьев.

Салон автомобиля наполнен напряжением, точно шарик, раздутый от гелия. Тетины пальцы добела вдавлены в руль, мой лоб – в оконное стекло.

Тишина.

Мы многое можем сказать друг другу, но молчим.

Я ужасно зла. Раздавлена. Разбита!

Стискиваю челюсти до скрипа, чтобы не заорать, не заскулить, не свихнуться.

К черту все! Мне так обидно! Плевать, что она хотела меня убить! Плевать – почему! Она. Моя. Мать.

И я хотела бы знать, что она жива.

А Ингрид лишила меня этой возможности.

Сделала этот выбор за меня.

И теперь неважно, зачем тетя это сделала, и от каких бед хотела меня уберечь. Карин – моя мать, а я ее кровь от крови и плоть от плоти. Я имела право знать!

– Не спишь? – Интересуется Ингрид. Как будто не видит, что мои глаза открыты. – Еще пара минут.

Автомобиль сворачивает на узкую гравийную дорогу.

– И часто ты у нее бываешь?

– Раз в пару месяцев. – Хрипло отвечает она.

Я сжимаю пальцы в кулаки.

– Нормальными посещениями эти визиты назвать нельзя. – Спешит уточнить тетя.

От ее слов мне не становится легче.

– Так за что она хотела лишить меня жизни? – Спрашиваю я, выдыхая.

На стекле оседает серое облачко. Провожу по нему пальцем, размазываю. Вот бы точно также стереть свое прошлое и начать новую жизнь.

– Карин понимала, что ты особенная, но в силу болезни не могла воспринимать проявления твоего дара адекватно. Ее болезнь прогрессировала, а вместе с ней и агрессия. Я чувствовала, что однажды, во время очередного припадка, ты можешь пострадать, и потому старалась постоянно быть рядом. – Она вздыхает. – Даже не представляю, что было бы, не успей я ее остановить…

– Ты не обязана была возиться со мной. Я тебе – никто.

Она ударяет по тормозам. Так внезапно, что я всем телом подаюсь вперед и повисаю на ремне безопасности.

– Начинается! – Возмущенно

стонет Ингрид. – Ты – главное в моей жизни, Нея!

Я все еще сижу, уперев ладони в панель.

Мне не хочется смотреть на тетю, что бы она ни говорила. Никто не сделал для меня столько, сколько Ингрид, но даже эти слова не способны сейчас растопить мое сердце.

– Я всю жизнь думала, что моя мать мертва. – Рычу я.

– Прости. – Тетя выкручивает руль, трогает с места автомобиль и паркует его возле ограды. – Я хотела, как лучше. Думаю, сейчас ты сама все поймешь.

Мы проходим по аллее, и я вижу здание с фото из Интернета. Оно окружено деревьями, тянущими друг к другу ветви, точно люди, которые собрались водить хоровод. Когда мы подходим к двери, я начинаю чесаться: моя одежда будто обсыпана изнутри стеклянной крошкой – так и хочется содрать ее с себя вместе с кожей.

Неужели, я сейчас увижу ее? Женщину с фото, женщину из моих воспоминаний – мою мать.

Наверное, мне положено ощущать трепет, но внутри лишь парализующий страх. Я – манекен из витрины магазина. Зритель, пришедший в зоопарк посмотреть на дивное животное. Кто угодно, только не дочь, ожидавшая встречи с родителем больше десятка лет.

– Добрый день! – Ингрид подходит к стойке администратора, предъявляет документы: свои и мои.

Пока она беседует с работницей клиники, я оглядываю зеленые стены учреждения. Воздух здесь неживой, прелый. Но мои внутренности точно покрыты льдом, а ноги с трудом передвигаются.

– Побеседуйте с доктором Сван. – Слышится голос администратора.

– Благодарю. – Отвечает Ингрид. – Жди здесь, Нея.

Я оборачиваюсь вокруг своей оси. Стены сжимаются. Опускаюсь на кресло, обитое холодным, скрипучим дерматином.

Зачем, вообще, я здесь?

Господи, зачем?

Голова кружится от того, что каждая деталь этого пространства кажется мне знакомой. Униформа сотрудников, таблички на дверях кабинетов, ухмылки санитаров, присматривающих за больными, сидящими в зале отдыха за стеклом.

– Последние дни она в стабильном состоянии, так что, думаю, можно попробовать. – Раздается мужской голос.

Я оборачиваюсь, вижу мужчину рядом с Ингрид и встаю.

– Линнея? – Он протягивает мне руку. – Ханс-Эрик Сван, лечащий врач Карин. Рад тебя видеть.

– Здравствуйте. – Жму его руку. – Я… Я могу с ней…

Слова жгут язык.

– Да, пройдемте.

Доктор Сван уводит нас по коридорам на второй этаж. Если на первом этаже было много пациентов в больничных пижамах, то тут абсолютно тихо. Все двери закрыты.

– Не думаю, что личный контакт в данный момент безопасен, - объясняет мужчина, - мы только снизили дозу медикаментов.

– О полной отмене не идет речи? – Интересуется Ингрид.

– В прошлый раз нам дорого это обошлось. – Он качает головой. – Санитар чуть не лишился глаза.