Поцелуй шипов
Шрифт:
– Значит однажды он причинил тебе боль.
– Это теперь не имеет значения. Теперь всё равно.
– Я выбросила обгрызанную палочку от леденца в сад и стряхнула несколько крошечных камешков с волос Анжело. Его щёки тоже были покрыты пылью, серый на сером, только глаза святились ярко и ясно, как всегда.
– Скоро уже больше никто не сможет причинить мне боль. Тебе нужно идти, не так ли?
Вместо ответа, он встал, прошёл через салон и по лестнице наверх, некоторые ступеньки которой тоже сломались. Перила свисали вниз, как окаменевшая лиана. Я последовала за ним до его спальни, где он снял свою
– Извини пожалуйста, кстати ..., - сказал он небрежно и выбрал светлую рубашку в клеточку. Светло-голубую. Слишком быстро он одел её. Мне ещё так хотелось смотреть на него, гладить взглядами его голую, словно у ребёнка шелковистую кожу.
– Я ещё не убрался.
– Я была здесь, когда это случилось и испугалась. Поэтому больше не вернулась.
– Ах, думаю он не обрушиться. А если обрушится, то есть и другие красивые дома.
Нет, он обрушится, это я знала. И эта мысль заставила грусть внутри вновь сдавить мне сердце, так что я начала задыхаться. Скоро всё закончится, навсегда. Только ещё один день и одна ночь.
Когда мы молча попрощались друг с другом, мне не захотелось целовать его. Я только хотела положить руку на его щёку, чтобы понять, что вижу перед собой. Что он желает подарить мне то, что другие никогда не смогли бы дать. Но не положила.
Прежде чем залезть в свою блестящую, красную Альфа Ромео и завести мотор, он прикоснулся кончиками пальцев к моему плечу. Я осталась одна, каждый вздох приносил мучение, доводя до моего сознание мою смертность.
И напоминающее, что что-то должно измениться.
Что-то должно измениться.
Я оставлю смерть позади.
Доказательство доверия
Я оказалась права. Они больше не любят меня. Они ушли. Я растерянно сидела на широкой двуспальной кровати с балдахином в спальне, совершенно здесь неуместная, и гладила аккуратно застеленную, белоснежную простынь.
Ставни закрыты, шкафы и выдвижные ящики пустые, пол образцово подметён. На кухне тоже самое. Кто-то выкинул испортившуюся губку, лежавшую в раковине, избавился от мусора и убрался в холодильнике; ничего больше не плесневело и не портилось, но запасов было мало. Несколько банок варенья, сливочное масло, мёд, сок и тостовый хлеб; ничего, что могло бы быстро испортиться. Чаша с фруктами пустая. Тонкий, чёрный след термитов тянулся от входной двери через коридор до заднего входа. Насекомые ничего не могли найти. Они искали впустую.
Хотя я хотела лечь и помечтать, а эта комната отныне могла стать моей, я не осмелилась опуститься на этот мягкий матрас. Я только опёрлась на него рукой, запрокинула голову и посмотрела наверх, где надо мной был натянут балдахин, светлый парус в искусственной темноте, которая была создана уже много дней назад для того, чтобы не впускать жару. Они давно уехали.
Но сейчас ночь. Я открыла окно, распахнула ставни и выглянула в сад. Конский навоз вывезли. В поилке
Эта ничья земля, брошенная и осиротевшая. Я хотела вновь закрыть ставни, как внезапно услышала звук между стрекотанием сверчков - рычание и небольшую вибрацию, прямо надо мной. Кто-то ещё находится здесь. Кто-то остался. Я вышла из спальни и прокралась наверх. Мои босые ноги не издавали никакого звука. Дверь в небольшую комнату с побелёнными, скошенными стенами тоже открылась бесшумно, когда я прикоснулась к ней.
– Стой! Не подходи ко мне! Оставайся там, где стоишь, я предупреждаю тебя!
Он поднял руки вверх, как будто хотел сделать знак креста. Они дрожали. Его глаза, цвета красного дерева, были наполнены нездоровым, снедающим его огнём, делая светлую кожу ещё более бледной, чем она и так уже была. Комната превратилась в наркотический притон. Грязное бельё покрывало пол, полупустые бутылки стояли вокруг, пахло кислой блевотиной.
На Тильманне были одеты только потрёпанная, запятнанная майка и трусы. Он сильно похудел, волосы торчали во все стороны, слипшиеся и не расчёсанные. Спёкшаяся кровь прилипла к носу.
– Я хочу попросить тебя об одной услуги, Тильманн. Послезавтра, после обеда.
– Ты хочешь попросить об услуге?
– Его голос, когда-то такой низкий и музыкальный, был уничтожен.
– Ты осмеливаешься просить меня об услуге? Нет, Эли, стой там, где стоишь, ни шага дальше!
– Он боится меня. Я облокотилась о стену.
– Хорошо, назовем это по-другому. Не будем говорить об услуге. Тебе ничего не нужно делать. Хочу только, чтобы ты отвёз меня туда и оставался поблизости. Хочу, чтобы ты был рядом. Пожалуйста. Ты должен это увидеть. Издалека. Ничего больше.
– Что я должен увидеть? О чём ты говоришь?
– Дрожь его рук усилилась. Неконтролируемыми, отрывистыми движениями он начал копаться в выдвижном шкафчике прикроватной тумбочки, пока не нашёл свёрток глюкозы и сунул в рот две таблетки, как будто они могли остановить то, что уже началось.
– Я позволю превратить себя, - объяснила я спокойно.
– Я решила выбрать вечную жизнь. И хочу, чтобы ты был рядом. Мне нужен свидетель.
– Что ты хочешь? Ты хочешь ...
– Он замолчал. Ошеломлённо он смотрел на меня.
– Нет. Никогда. Я не буду свидетелем. А ты! Ты не сделаешь этого!
– Я уже давно решила. Я должна перейти на другую сторону, просто должна! Я должна, Тильманн, пожалуйста поверь мне. Я должна.
– Я упала на колени, смотря ему глубоко в глаза, испещрённые красными прожилками. Но он отвернулся.
– Другого пути нет.
– Он есть всегда. Это был твой девиз, Эли. Ты всегда говорила, что существует другой путь! Что можно составить и реализовать план, даже если всё остальное потеряно!
– А почему тогда ты не нашёл другого пути?
– Я указала на его дрожащие руки и тонкие листики бумаги, разбросанные везде по полу. Он использовал очень много.
– Тильманн, я должна. Это верный путь. Я не подхожу для человеческого существования. Поверь мне.