Поцелуй шута
Шрифт:
Аббатство Святой Евгелины было маленьким и бедным, как, собственно, и приличествует ордену, основанному женщиной, причисленной к лику святых. Но дело в том, что аббат был слишком амбициозным человеком. Свою должность в качестве настоятеля ордена он рассматривал лишь как ступеньку к сану епископа. А какой самый быстрый путь к этой цели, как не купить высокий пост за священную реликвию?
Бэрт достаточно хорошо знал жизнь, чтобы понимать, что сан аббата, как и сан епископа, покупается, а не предопределяется Богом. И часто так случалось, что истинный праведник являлся и наименее значимым среди своих братьев. Брат
Нет, брат Бэрт нисколько не доверял отцу Паулусу и не собирался передавать священную реликвию жаждущему ее аббату. Но это не означало, что у него самого было право держать эту вещь в потайном месте в маленькой комнатке, выделенной ему сразу возле покоев аббата.
Он говорил себе, что простая осторожность удержала его от того, чтобы прервать святое испытание, которое претерпевал аббат от рук юного Гилберта. Здесь и в самом деле требовались осторожность и осмотрительность, так как брат Бэрт хорошо знал разницу между стонами религиозного экстаза и далеко не святого физического наслаждения, которое, с его точки зрения, испытывал аббат от побоев. А потому он не рискнул вмешаться.
Ему было так легко обнаружить кубок в самый первый раз, что он поверил в помощь святой Евгелины. А когда он увидел Джулиану, скрывающуюся в тени лестницы прошлой ночью, то сразу догадался, кто взял кубок из ниши в часовне. Ему осталось лишь проводить Джулиану до дверей шута, а самому вернуться в ее комнату, чтобы найти этот сосуд. Он был совершенно уверен, что мастер Николас и молча сумеет ее отвлечь надолго.
Он очень вовремя подошел к ее комнате, чтобы увидеть, как оттуда выбежала леди Изабелла с очень расстроенным выражением лица, и понять, что Джулиана спрятала кубок не так хорошо, как, видимо, полагала.
У него заняло всего несколько минут, чтобы найти кубок и увериться в том, что это еще одно весомое подтверждение воли самой святой Евгелины. Леди Изабелла никогда не прибегала к ухищрениям и уловкам, а потому ее намерения в отношении кубка были, разумеется, честны и правильны. Она, скорее всего, побежала к своему мужу сообщить, что кубок у нее в руках, ее стыдливое восхищение им было видно любому, кроме самого графа.
Брату Бэрту претило действовать во вред этому браку, отец Паулус и так сделал все возможное, чтобы разрушить его, хотя в этом не было никакой необходимости. Но он служил святой Евгелине, а это было для него важнее, чем дела двух обычных людей, и брат Бэрт, укрепив свое сердце, спрятал кубок под рясой.
Его комната была холодной и темной. Когда он приехал сюда, то принял эту ситуацию безропотно. Отец Паулус постоянно напоминал, что монахи нуждаются в хорошем примере самопожертвования и самоотречения. Святые ордена в последнее время стали приобретать дурную репутацию, из-за того что монахи погрязли в грехах — обжорстве, похоти и жадности — в устрашающих размерах. Суровый аскет отец Паулус постоянно тыкал брата Бэрта в его внушительных размеров живот и требовал, чтобы тот обуздал свой непомерный аппетит. Разумеется, это не слишком нравилось доброму монаху. С тех пор как он принял обет, он никогда не притрагивался и даже не заглядывался на женщин с нечестивыми намерениями, так же, как не стремился к обладанию каким-либо
Он даже не мог осудить отца Паулуса за то, что тот наслаждается едой втихомолку от всех, так как сомневался, что аббат вообще интересуется чем-нибудь, помимо молодых мальчиков с плетками в руках и властью в церковных кругах. И уж совершенно точно он не интересовался женщинами и едой. Брат Бэрт гораздо больше проявлял бы терпимости к нему, будь его слабости такими простыми и понятными.
Но настоятель тем не менее остро нуждался в сочувствии, напомнил себе монах в девяносто девятый раз. Милосердие и прощение, говорил он себе. Милосердие и прощение. И чтобы доказать себе, что он действительно смог преодолеть свою злость, он разбудит отца Паулуса — тогда он хотя бы перестанет так храпеть — и предъявит ему вожделенный кубок.
По правде говоря, это принесло бы только благо обитателям замка. С отъездом аббата леди Изабелла и граф смогут наконец осуществить свой брак по-настоящему, как угодно Богу, не слушая больше наставлений его безумного слуги. Кроме того, брату Бэрту очень нравились шут и Джулиана. Эти двое были безнадежно связаны между собой, равные по уму и силе духа, они готовы были к тому, чтобы влюбиться так, как мало кто из людей вообще способен. Монах лишь надеялся, что они сумеют избежать этого проклятия.
Любовь, подобная этой, может принести гораздо больше боли и горечи, чем радости. Она может выжечь душу человека, довести женщину до отчаяния, погубить жизни и семьи. Для этих двоих не было будущего — леди Джулиана была высокорожденной леди, а мастер Николас… ну он был шутом, пусть и королевским, но все же шутом. Совсем неподходящая партия для леди.
Брат Бэрт был уверен: шута послали сюда за кубком. Король Генрих был так же алчен, как и аббат, только у него было гораздо больше людей и возможностей, чтобы достичь желаемого. Раз кубок исчезнет, мастеру Николасу здесь будет больше нечего делать, и опасность для них обоих, для него самого и леди Джулианы, минует.
Брат Бэрт слушал громкий храп за стеной — удивительно земной звук для человека, гордящегося своей святостью. Что ж, по крайней мере, брат Бэрт мог найти маленькое удовольствие в том, чтобы прервать этот громкий храп.
Он спрятал кубок, инкрустированный драгоценными камнями, под свой тюфяк, надеясь, что никто не станет заглядывать в бедную холодную комнатку нищего монаха, особенно с тех пор, как отец Паулус объявил, что никто не должен заботиться о том, чтобы разжигать у него огонь. Так что никто не смеет заходить к нему. Значит, кубок укрыт надежно. Нужно только протянуть руку под тонкий соломенный тюфяк и взять…
Ничего!
Он сдернул тюфяк с деревянной кровати, еще не веря себе. Кубка не было. Нигде больше нельзя было бы спрятать его в этой почти пустой спартанской комнатушке, похожей на голую келью. Значит, кто-то следил за ним.
Брат Бэрт тяжело сел на деревянную раму, глядя в темное пространство комнаты, освещенной единственной свечой, которую он принес с собой. Он мог слышать завывание ветра, стук дождя по ставням. Он слышал храп аббата, пребывающего в счастливом неведении, что только что лишился возможности получить то, чего так давно и страстно желал.