Почему ненавидят Сталина? Враги России против Вождя
Шрифт:
После убийства С.М. Кирова, в связи с тем, что ЦК обратил серьезное внимание на работу НКВД, создалась опасность всеобщего разгрома всех контрреволюционных организаций. Однако Ягоде все же удалось направить удар только на троцкистов и зиновьевцев… прикрыв организации правых. Провал Енукидзе (1935 г.) перенес роль последнего по подготовке переворота в Кремле на самого Ягоду, в руках которого очутилась непосредственная охрана Кремля.
За последние годы (1934–1935 гг.) у Томского была непосредственная связь с Пятаковым и Сокольниковым, как членами параллельного центра, с которым М. Томский находился в контакте, я же был связан с К. Радеком. С Радеком у меня были многочисленные встречи. Эти встречи легко было
Летом 1934 г. я был у Радека на квартире, причем Радек сообщил мне о внешнеполитических установках Троцкого. Радек говорил, что Троцкий, форсируя террор, все же считает основным шансом для прихода к власти блока поражение СССР в войне с Германией и Японией, и в связи с этим выдвигает идею сговора с Германией и Японией за счет терр[ит]ориальных уступок (немцам – Украину, японцам – Дальний Восток). Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросе размеров и характера уступок.
Я говорил, что в крайнем случае могла бы идти речь о концессиях или об уступках в торговых договорах, но что не может быть речи о территориальных уступках. Я утверждал, что скоропалительность Троцкого может привести к полной компрометации его организации, а также и всех троцкистских союзников, в том числе и правых, т. к. он не понимает гигантски возросшего массового патриотизма народов СССР.
Не помню точно в каком м[еся]це 1934 г. я зашел к Радеку на квартиру, чтобы прочитать ему написанную мною статью. Там я неожиданно застал человека, о котором Радек сказал, что это Мрачковский. Мрачковский, зная о моей роли в блоке, с места в карьер поставил вопрос о терроре, стал допытываться, что делается в этом отношении у правых, но я уклонился от этого разговора в его конкретной части, заявив ему, что он знает о т. н. рютинской платформе и, следовательно, об общих установках правых… Н.И. БУХАРИН» [57] .
57
Газета «Завтра», № 29 (765), 16 июля 2008 г.
Повторим, что это признание, выношенное Бухариным в следственной камере, появится только 2 июня 1937 года, а уже в январе население страны и людей, наблюдавших за событиями в СССР за рубежом, потрясла другая сенсация.
Глава 11
Дело о «ПАРАЛЛЕЛЬНОМ ЦЕНТРЕ»
Бухарин и его сторонники были не одиноки в своем страстном стремлении «убрать Сталина». 28 января 1937 года, когда в Москве начался процесс по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра», на следующий день ЦИК СССР перевел генерального комиссара госбезопасности Ягоду в запас, назначив на эту должность Ежова. На процессе предстала группа руководителей народного хозяйства различных регионов страны, арестованных осенью минувшего года.
В числе 19 обвиняемых выделялись: Карл Радек, занимавший перед арестом должность заведующего бюро международной информации ЦК ВКП(б), и бывший первый заместитель наркома тяжелой промышленности Георгий (Юрий) Пятаков. Григорий Сокольников в 1933–1934 гг. был заместителем наркома иностранных дел. С мая 1935 года он работал первым заместителем наркома лесной промышленности, а к моменту ареста – заместителем начальника Центрального управления шоссейных дорог и автотранспорта НКВД СССР.
До ареста значимые посты занимали и другие участники процесса. Начальником Сибмашстроя в Новосибирске работал Бугуславский. Станислав Антонович Ратайчик являлся начальником, а И.И. Граше – старшим экономистом Главхимпрома. Главным инженером строительства Рионского азотно-тукового комбината был Г.Е. Пушин. В Западной Сибири
В зале суда, вмещавшем до 350 человек, присутствовали иностранные и советские журналисты. Судьи, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступени, а барьер, отделявший подсудимых, напоминал обрамление ложи. Обвиняемые, представлявшие собой «холеных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужденными манерами, пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали на публику».
Присутствовавший на процессе писатель Л. Фейхтвангер писал: «По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью все происшедшее. Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью.
Невероятно жуткой казалась деловитость, обнаженность, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям… Признавались они все, но каждый на свой собственный манер: один с циничной интонацией, другой молодцевато, как солдат; третий – внутренне сопротивляясь, прибегая к уверткам, четвертый – как раскаивающийся ученик, пятый – поучая. Но тон, выражения лица, жесты у всех были правдивы.
Я никогда не забуду, как Георгий Пятаков, господин среднего роста, средних лет, с небольшой лысиной, с рыжеватой, старомодной, трясущейся острой бородой, стоял перед микрофоном и как он говорил – будто читал лекцию. Спокойно и старательно он повествовал о том, как он вредил в вверенной ему промышленности.
Он объяснял, указывал вытянутым пальцем, напоминая преподавателя высшей школы, историка, выступавшего с докладом о жизни и деяниях давно умершего человека по имени Пятаков, стремящегося разъяснить все обстоятельства до малейших подробностей…»
Действительно, допрос обвиняемых проходил в деловой обстановке. Так, на вечернем заседании 23 января, рассказывая об организации вредительства, Пятаков, в частности, показал: «На Урале было два основных объекта, на которых была сосредоточена вредительская деятельность. Один объект – это медная промышленность и второй объект – Уральский вагоностроительный завод.
В медной промышленности дело сводилось к тому, чтобы, прежде всего, снижать производственные возможности действующих медных заводов. Красноуральский медный завод и Карабашский медный завод производственную программу не выполняли, происходило огромное расхищение меди, которая поступала на завод, были огромные потери….
Вышинский: А кто конкретно, персонально вел вредительскую работу?
Пятаков: В основном эту работу вел Колегаев – управляющий Уралсредмеди. <…>На Урале строился большой медный завод. Но на этом заводе сначала Юлиным, начальником Средуралмедстроя, затем Жариковым велась вредительская работа, сводившаяся к тому, чтобы, прежде всего, распылять средства, не доводить до конца и вообще канителить со строительством. <…>