Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты
Шрифт:
«Мне нужны не какие-то там гении, а добрые, честные подданные. Ваша задача — сделать молодых людей именно такими. Тот, кто служит мне, должен учить тому, что я велю. Если он этого сделать не в состоянии или у него какие-то новые идеи, то пусть уходит, или же я выгоню его сам».
Императрица Мария Терезия, правившая в 1740–1780 годах, отвечала на предложения по улучшению государственной системы просто: «Оставьте все как есть». Тем не менее и она, и ее сын Иосиф II (император в 1780–1790) предпринимали попытки построить более сильное, более централизованное государство и более эффективную систему управления. Но при этом они желали сохранить контекст политической системы, в которой их действия не встречали никаких ограничений, системы, лишенной практически любых элементов плюрализма. Национального парламента, который хотя бы в какой-то степени осуществлял контроль за монархией, в Австро-Венгрии не существовало, имелись лишь местные сословные собрания, исторически обладавшие определенными
С усилением абсолютизма Габсбургов в XVIII веке влияние общественных институтов все более ослабевало. Когда депутация жителей австрийской провинции Тироль подала Францу прошение о введении конституции, тот ответил:
«Ах, вы желаете конституции!.. Ну так слушайте: мне все равно, я дам вам конституцию, только учтите, что солдаты подчиняются мне, и я не буду просить вас дважды, если мне потребуются деньги… В любом случае я советую вам хорошенько подумать, прежде чем говорить».
Получив такую отповедь, тирольские лидеры отвечали: «Если Вы так настроены, то лучше совсем не иметь конституции», на что Франц заметил: «Вот и мне так кажется».
Франц распустил Государственный совет, который Мария Терезия использовала как площадку для консультаций со своими министрами. И с этого момента не стало больше ни консультаций, ни какого-либо публичного обсуждения высочайших решений. Франц создал полицейское государство и ввел жесточайшую цензуру, которая преследовала любые идеи, которые могли быть расценены как хотя бы в какой-то степени радикальные. Граф Хартиг, много лет состоявший при императоре адъютантом, описал концепцию власти Франца как
«неустанное поддержание власти суверена и отрицание любых притязаний какой-либо части народа на участие в этой власти».
В реализации этой политической программы императору помогал князь фон Меттерних, назначенный еще в 1809 году министром иностранных дел. Меттерних пережил императора Франца, он оставался на посту министра почти 40 лет, все это время сохраняя власть и влияние.
В основе экономических институтов государства Габсбургов лежали феодальные порядки и крепостное право. И чем дальше на восток империи, тем сильнее был феодализм — это была часть общей схемы изменения экономических институтов при движении с запада на восток Европы, которую мы рассмотрели в главе 4. Мобильность рабочей силы была жестко ограничена, а эмиграция запрещена. Когда английский филантроп Роберт Оуэн попытался убедить австрийское правительство предпринять ряд социальных реформ, которые могли бы улучшить условия жизни бедноты, один из помощников Меттерниха Фридрих фон Гентц ответил ему: «Мы вовсе не желаем, чтобы широкие массы стали состоятельными и независимыми… Как бы мы тогда ими правили?»
Помимо крепостного права, которое делало совершенно невозможным появление свободного рынка труда и лишало массу сельского населения любых экономических стимулов и инициативы, абсолютная монархия Габсбургов покоилась на монополиях и иных ограничениях торговли. Экономику городов контролировали профессиональные гильдии, которые не позволяли чужакам заниматься профессиональной деятельностью в данном городе. Внутренние [31] таможенные пошлины в пределах самой Австрии существовали вплоть до 1775 года, а в Венгрии — до 1780-го. Импортные пошлины при этом были весьма высоки, а на импорт и экспорт многих товаров был вообще наложен запрет. Подавление свободного рынка и создание экстрактивных экономических институтов — черта, которая, несомненно, присуща всякому абсолютизму, но австрийский император зашел еще дальше. Стимулы для личной инициативы и готовность использовать новые технологии вступали в противоречие далеко не только с экстрактивными экономическими институтами. Мы уже видели в главе 2, как попытки внедрить использование плуга в Королевстве Конго потерпели неудачу, потому что у крестьян не было для этого стимулов. Король Конго сознавал, что, если он сможет побудить свой народ использовать плуг, производство сельскохозяйственной продукции вырастет, а благосостояние людей увеличится, а из этого и он сам сможет извлечь выгоду. Это соображение потенциально привлекательно для всех правителей, в том числе и для абсолютных монархов. Проблема Конго состояла в том, что люди понимали: сколько бы они ни произвели, всё это отберет монарх, так что нет никаких оснований инвестировать в производство или использовать более прогрессивные технологии. Что же касается империи Габсбургов, то Франц и не пытался побудить своих подданных внедрять новые технологии. Напротив, он противодействовал им в этом, препятствовал распространению технологий, которые люди хотели бы использовать хотя бы в рамках существующих экономических институтов.
31
То есть взимавшиеся при перевозке товара из одной части страны в другую.
Борьба с инновациями шла сразу на двух фронтах. Во-первых, Франц I всячески противился развитию промышленности. Индустриальное развитие означало рост числа фабрик, а это, в свою очередь, вело бы к притоку бедняков в города, в особенности в столицу империи Вену. В дальнейшем жители бедных рабочих кварталов могли бы стать опорой противников абсолютизма. Политика Франца состояла в том, чтобы сохранить за патриархальными аристократическими элитами то же высокое положение в обществе, которое они занимали веками, и вообще удерживать статус-кво. Обществу надлежало пребывать в своем изначальном, аграрном виде. И наилучший способ сохранения этого статус-кво Франц видел в том, чтобы препятствовать постройке мануфактур. Он сделал это открыто — в 1802 году специальный указ запретил учреждение новых фабрик в Вене. Вместо того чтобы стимулировать ввоз и освоение нового фабричного оборудования — а это основа индустриализации! — император запрещал его импорт вплоть до 1811 года.
Во-вторых, Франц был категорически против строительства железных дорог, одного из величайших изобретений промышленной революции. Когда на стол императора лег проект постройки Северной железной дороги, он ответил: «Нет-нет, я не буду этого делать, ведь по этой дороге в страну может приехать революция!»
Итак, австрийское правительство не предоставляло предпринимателям концессии на строительство паровых железных дорог, и в результате первым рельсовым путем в империи стала дорога на конной тяге. Линия конки, связавшая города Линц на Дунае и Будейовице на Влтаве, была построена с такими уклонами и радиусами поворотов, которые исключали возможность ее последующей переделки в паровую железную дорогу. И так продолжалось вплоть до 1860-х годов! Экономический потенциал развития железнодорожного сообщения в империи первым оценил банкир Соломон Ротшильд, представитель влиятельной банкирской семьи в Вене. На проживавшего в Лондоне Натана Ротшильда, брата Соломона, огромное впечатление произвел паровоз «Ракета», построенный Джорджем Стефенсоном. Натан Ротшильд быстро оценил потенциал парового транспорта, связался с братом и попросил его прозондировать возможности развития железных дорог в Австрии, где, как полагал Натан, семья может получить большие прибыли от инвестиций в железнодорожное строительство. Соломон согласился, но дело кончилось ничем, потому что император Франц опять просто ответил «нет».
Препятствия, которые император Франц воздвигал на пути развития промышленности и железнодорожного сообщения, были логическим продолжением его настороженности по отношению к созидательному разрушению, которое неизбежно сопровождает развитие индустриальной экономики. Главным приоритетом императора было сохранение стабильности экстрактивных институтов, лежавших в основе его власти, и привилегий традиционных элит, поддерживающих эту власть. В таком контексте от индустриализации не только не приходилось ждать выгоды — она могла подорвать самые основы устоявшихся феодальных порядков. Франц хорошо понимал, что серьезные экономические изменения несут угрозу его политической власти. Именно поэтому он препятствовал развитию промышленности и экономическому прогрессу в целом, искусственно законсервировав техническую отсталость, которая проявлялась в самых разных областях жизни. К примеру, даже в 1883 году, когда 90 % железа в мире выплавлялось с использованием каменного угля, более половины этого металла на территориях Габсбургов производилось с помощью гораздо менее эффективного древесного угля. Равным образом и производство текстиля так и не было полностью механизировано, и вплоть до конца Первой мировой войны, когда Австро-Венгерская империя прекратила свое существование, ткани все еще изготавливались вручную.
Австро-Венгрия не была одинока в своем отторжении промышленного прогресса. К востоку от нее, в России, также действовала абсолютистская система политических институтов, созданная Петром Великим и уже упоминавшаяся ранее в этой главе. Как и в Австро-Венгрии, экономические институты в России были крайне экстрактивными, основанными на крепостном праве, согласно которому более половины населения страны было прикреплено к земле. Крепостные должны были три дня в неделю работать бесплатно на земле своего барина. Они не имели свободы передвижения, были лишены возможности выбирать род занятий, и хозяин по собственной прихоти мог продать их другому барину. Радикальный философ Петр Кропоткин, один из основателей современного анархизма, оставил живое описание того, что представляло из себя крепостное право в царствование Николая I, правившего Россией в 1825–1855 годах. Он с детских лет слышал рассказы о том,
«как мужчин и женщин отрывали от семьи, продавали, проигрывали в карты, либо выменивали на пару борзых собак, или же переселяли на окраину России… как отнимали детей у родителей и продавали жестоким или же развратным помещикам; про то, как ежедневно с неслыханной жестокостью пороли на конюшне; про девушку, утопившуюся, чтобы спастись от насилия; про старика, поседевшего на службе у барина и потом повесившегося у него под окнами; про крестьянские бунты, укрощаемые николаевскими генералами запарыванием до смерти десятого или же пятого и опустошением деревни… Что же касается до той бедности, которую во время поездок я видел в некоторых деревнях, в особенности в удельных, принадлежавших членам императорской фамилии, то нет слов для описания всего».