Почти англичане
Шрифт:
– На помощь! – вопит Виктория Поррит и бежит к остальным.
Гай глядит на Марину с ухмылкой.
– Спорим, ты такого не видела? – говорит он и ведет ее обратно сквозь ночь, к небольшому забору, который легко перелезть. Наверху, в темно-синем небе, – еще одна башня, россыпь звезд, одинокое окно. Они стоят в маленьком огороженном садике у самых развалин аббатства, среди клумб, но вдали от домов.
– Нравится? – спрашивает Гай так тихо, что от голоса остается только облачко пара.
У самого ее уха – ветка какого-то дерева, благоухает даже зимой. Рози бы непременно ее сорвала: она не знает стыда. Летучая мышь, изрезанный контур листвы, шаги вдалеке – все внушает Марине страх. В одиннадцать комендантский час, нарушителей временно
– Может, нам пора…
Гай придвигается ближе: не сказать что по-дружески. Хотя он никогда не проявлял ни малейших признаков интереса, напротив, все охотней распространялся о своем необъяснимом влечении к «Шнобуле» Степлтон – атмосфера все-таки накаляется. Даже Марина не может этого не заметить. А какие были надежды! Все эти годы, пока никто не хотел ее целовать, Марина жила в ожидании любви. Они с Урсулой заучивали стихи Э. Э. Каммингса и Стив Смит, так что могли читать их на память от последнего слова к первому. Хотя настоящая страсть еще не коснулась Марины, она знала, на что это будет похоже.
Однако неоперившимся мальчикам тоже нужны подружки, и если «Шнобула» Степлтон недосягаема, они будут целить все ниже и ниже, пока не закончат на ней.
7
Где-то далеко, в Западном Лондоне, Маринина мама сидит за обеденным столом и делает пометки на регистрационных карточках из папки, озаглавленной:
Лора – секретарь; далеко не лучший, в чем Алистер, ее наниматель, не позволяет усомниться. Она проводит рабочий день в неравной борьбе со стыдом и мелкими неприятностями – обрывает телефонные разговоры, прячет некондиционные фотокопии, беспокоится, не забыла ли сообщить кому-то из пациентов, что он умирает, или ждет ребенка, или и то и другое вместе. При всех недостатках у ее работы есть три преимущества. Первое: нескончаемый запас блокнотов и шариковых ручек с надписями вроде «”Циностекс” от цистита» и «”Агроласт” – пластырь для пупочной грыжи». Второе: близость к Алистеру, которая, как Лора часто себе напоминает, есть содействующий, но не единственный фактор их страсти. Третье и самое главное: врачебная тайна. Жужи и та ее уважает. Документы, с которыми работает Лора, касаются в основном бородавок, прививок от свинки и прочих бесчисленных областей человеческого страдания, одинаково ей безразличных. Как следствие, она ежедневно приносит домой кипу скучнейшей корреспонденции и выводит на полях светлым карандашом:
Господи, помоги. А., ты не позвонишь?
Марина, Марина, Марина, я больше не могу.
Что ей еще остается? В этом махровом саркофаге негде спрятаться. Ее постельное белье лежит в чемодане под книжными полками; сорокалетний запас детских книжек и пересвеченных полароидных снимков свален в ящике Розиного комода. Если сунуть дневник за диванные подушки, его непременно найдут, а ведь мыслям, роящимся в голове, нужен выход. В том числе и тем, что касаются четвертого преимущества работы в больнице – ключика, который отпирает шкаф доктора Саджена, где тот хранит «Валиум», «Трамадол» и «Темазепам». Утешительные раздумья о содержимом начальственного кабинета посещают Лору все чаще. Хватит ли – чисто теоретически – двадцати таблеток?
Так все и начинается: обычная история подростковой любви. Гай соблюдает Правило шести дюймов – не допускает прикосновений и нежностей на людях и не обсуждает их отношения там, где другие могут услышать. Оно и к лучшему, учитывая, что он младше ее на год. Зато теперь все, от первоклашек до префекта и капитана регбийной команды, Томаса «Тома» Томсона, перестали считать ее фриком.
Это похоже на брак. В их жизни появилась рутина. Девочкам
Гай говорит, что ему доверяют. Он раздает указания окоченевшей от холода ребятне и курит, сложив пальцы лодочкой, как заправский рабочий. Марина ждет его, словно любовница французского лейтенанта, бродит между пыльных костюмов, повторяет формулы и химические законы и придумывает тему для разговора, которая не позволит им обоим умереть от тоски. Потом они отходят за угол, чтобы «проверить декорации», и тискаются под висящими проводами: рукава его рубашки липнут к ее податливому телу, воздух наполняется запахом горячей пыли и пота. Марине нравятся вздутые вены на его руках и широкие, несмотря на юный возраст, запястья – это придает ей уверенности; его привлекательные черты не оставляют ее равнодушной. И все же, когда носок шнурованного ботинка тычется ей в туфельку, Марина подается назад. От Саймона Флауэрса она бы не отпрянула.
Гай не так настойчив, как она ожидала. Марина по-прежнему моет грудь холодной водой, втайне от всех экспериментирует с резинками для волос и регулярно пользуется гигиенической помадой. Ничего не помогает. Возможно, все дело в том, что он продолжает мечтать об Аманде Степлтон; говорит о ней, а сам крутит шашни с Мариной, будто она какая-нибудь плевательница. Нужно ли подпитывать его страсть? Не должен ли он попытаться ею овладеть? Посомневавшись, она так ничего и не делает, и лишь иногда, когда поцелуи становятся особенно пылкими, сквозь жар внутри и холод снаружи чувствует волну возбуждения.
Когда же будет петтинг?
Марина, что бы ни думали о ней подруги, отнюдь не ханжа. Она с одиннадцати лет ждала, что кто-нибудь коснется ее груди, и знала: секс будет потрясающим опытом. Может быть, устало размышляет она в три часа ночи, когда сон не идет и остается только смотреть на Хейди, дремлющую в дымке вагинального дезодоранта и спрея для тела, – может быть, она ошибалась?
– Вы ведь миссис Фаркаш?
Лора покупает во «Фриц континенталь» на Эджвер-роуд особый сорт черничного повидла, которое предпочитают в Вестминстер-корте. Подарок призван загладить вину. На этой неделе Лора хотела себя побаловать и купить журнал, но решила, что лучше заручиться поддержкой дома.
Она оборачивается. У полки с хлебцами стоит женщина – такая же высокая и встревоженная, как она сама. Лицо у нее знакомое.
– О, – говорит Лора. – Школа… То есть Илинг. Вы…
– Я преподавала Марине историю. Бриджет Тайс.
– Простите. Я такая дура – витаю в облаках.
– Не извиняйтесь, я и сама не лучше.
Они смотрят друг на друга.
– Моя свекровь – из России, – говорит Бриджет, – у нее особые требования к хлебцам. Вы, случайно, не знаете…
– Вон те, с семечками, они их любят. Свекровь? А я думала… Так вы замужем?
– Ну, не в юридическом смысле. У учителей, знаете ли, тоже бывает секс, – сообщает она с улыбкой.
Лора улыбается в ответ. Повисает пауза – обе думают о сексе мисс Тайс.
– Как дела у Марины?
– Ну…
– Честно говоря, нам ее не хватает. Большая умница. Надеюсь, она счастлива.
Лору выдает выражение лица. Слова, которые принято говорить в таких случаях, – о возможностях, привилегиях, льготах – не идут на ум. Губа предательски вздрагивает, и Лора откашливается.