Почти последняя любовь

Говоруха Ирина Александровна

…Он позвонил в среду. Почти ночью. Она была у мамы. Он говорил, как из-за океана. Она не слышала слов. Она целовала голос…

Скоро приедет. Эту фразу повторяла, как молитву, как мантру, как заклинание. Встала, застелила постель и вышла на улицу. Вечер как раз стоял у ворот, с высоко поднятой рукой. В руке горел фонарь. Рядом росла изящная вишня. Ягоды, тяжелые от сока, висели низко. Она положила ягоду в рот, и терпкий сок полился вниз. Маточка сжалась, глотая. А потом еще, полную жменю. Ведь там, где он – таких вишен нет. Теперь попробует из нее…

Потом босиком, на ощупь, шла в малину. Вечер семенил рядом, освещая дорогу. Сверху месяц, открыв рот, боялся хоть что-то пропустить.

Рождались и падали звезды. Шептались черная смородина с красной, а она ела ягоды. Разные: сладкие и чуть кислые, спелые и почти… Внутри уже был экзотический коктейль. Она знала, что ему будет вкусно…

…Утро, как и вчера, неделю назад, как и в детстве наступило неожиданно. Солнце,

словно испеченный круглый хлеб, выкатилось на востоке. Птицы умывались круглой росой. Она тоже, босая, стояла на мокрой траве и просила наполнить ее лоно любовными соками. Земля услышала призыв, и по ее ступням, щиколоткам медленно поднималась медовая энергия. Весь мир наполнял ее светом. Весь мир пел оду Любви…

…Позже, измотанный жарой и негостеприимными дорогами, на пороге стоял он. Она встретила свежая, в легком сарафане. Он поцеловал губы и подумал: «Как же вкусно!». Он вошел в нее мощным толчком, вскрикнув вслух: «Какая же ты сладкая!»…

…Они часто ужинали в любимом ресторане. В нем не было крыши, и подвыпившая ночь по очереди садилась за каждый столик.

Принесли напитки. Она отметила, что с ней самый лучший мужчина, и отпила глоток. Ночь одобрительно кивнула. Согласилась.

Появились салаты. Овощи, наверное, подбирали по цвету. Он украл из ее тарелки помидор черри. Она прикидывала, что бы и ей стащить.

Потом было мясо. Он, как всегда, ел рыбу. Белые тарелки размером с огромную шляпу. Было так вкусно, что она боялась, как бы все быстро не закончилось.

Справа и слева сидели люди. Вот им принесли счет. Вот за тем же столом, но уже другие. Менялись эпизоды и лица. Она видела только его…

Журчал фонтан. Захлебывался время от времени. Ночь заглядывала всем в стаканы, а потом напилась прямо из него. Пустели бокалы. И он пригласил ее танцевать…

…Сперва это был просто танец. Под импровизацию гитариста в черном жилете, похожего на Вакарчука. А потом исчезла Земля. Твердой опоры не было, и они взлетели вверх. Они поднимались выше и выше. Уже довольно далеко темнел силуэт ресторана, а ступни больше не соприкасались с верхушками тополей. Черные точки – люди ждали на перекрестке зеленый свет. Многоэтажки выглядели тощими.

А они поднимались… Разлетелись в стороны несуразные вблизи звезды. Стало прохладно веснушкам на спине. Ночь в модном ультрамариновом платье, стесняясь, прикрыла глаза…

Однажды она попыталась постичь объемы своей любви. Открыла дверь во внутренний мир, где как раз встречали рассвет. Розовое небо чуть дышало и было нежным, как зефир. Повсюду цвели яблони, бледно-розовые цветы с чувственными губами. Летали сосредоточенные пчелы. Трава и кузнечики были одного цвета. Яблоневый сад плавно переходил в черешневый. И куда хватало глаз – всюду были сады.

– Ну что, это вся моя любовь?

– Нет. – И кто-то поднял ее над садом… И она стала птицей… И летела долго… Над молчаливыми, почти черными, лесами, спелой пшеницей, ромашковым полем, пасекой, пока не оказалась над океаном. У него были серые глаза.

– Ну что, здесь заканчивается моя любовь?

– Нет. Лети. – И она полетела, вытирая крыльями пот. Лететь было больно. Кружилась голова. Добрые дельфины подсказывали, как лучше набирать высоту. Умевшие плавать учили летать. Расползались медузы, натыкаясь на коралловые рифы, и даже акулы о чем– то переговаривались, оголяя зубы в шесть рядов.

Нигде не было даже крохотного кусочка земли для передышки. А разве у любви бывают передышки? Разве у нее бывают остановки, паузы, перерывы? Она просто есть… И вдруг стало все понятно. Как на ладони. Ее любовь не имеет ни начала, ни конца. Она безгранична как воздух, поселившийся навечно в небе. Она давно вышла за объемы тела и заполнила собой все.

Тысячу раз сказала Вселенной спасибо за бесценный дар любить… и снова стала женщиной в домашнем платье.

Кухня… Выключен свет. В теплой кастрюльке овощной суп. В фарфоровые чашки прилег кофе. Подустал. На тарелке пирожные в белых простынях. У фруктов толстые животики. Все ждут… Он скоро приедет с работы…

…Его так ждали сотни раз. Сотни женщин. Целые месяцы. Годы… Жизнь…

…Во времена средневековья пираты, захватив корабль и построив его команду, говорили: «Врач и плотник – два шага вперед, а остальные – за борт…»

1980 год. Середина лета. Афганистан

Катя села на горячий камень и закрыла воспаленные глаза. В ухо летел песок, над головой раскаленный ком солнца, а в фляге глоток старой, отдающей болотом, воды. Где-то справа выл шакал. Его голодный вой дрожал на высокой ноте. И птица низко летала, подбивая крыльями толстые облака.

Поток раненых прибывал всю ночь. Вечером началась большая операция, которая отсеяла почти половину их людей. Она 18 часов не садилась. Не ела. Не жила. Носила оторванные ноги, шила кожу и старалась незаметно смотреть на него. Высокого красивого врача, помогавшего седым тридцатилетним хирургам. Он был здесь нарасхват. Специалист по тропическим инфекциям. Тиф, холера, малярия тенью ходили по пятам. Лезли в желудок с водой, грязью под ногтями, голодом и пулями. Он принимал

иногда по четыреста человек, оставаясь ровным и молчаливым. Похудевшим, с 52-го размера до 46-го. В его инфекционном отделении, рассчитанном на 250 мест, уже лечились 800. А сегодня он в операционной… Ассистирует неживым от усталости хирургам. Один из них прямо над столом потерял сознание, и его уложили на земляной бруствер, окружавший палатку. А он, хоть и без чувств, все так же держал руки на весу. И она была счастлива. Несмотря на запах подгоревшей крови, вывороченные кишки, смешанные кости черепа с мозгом и страх. Несмотря на грубый мат, и тела, которые невозможно сдвинуть с места…

Утро было сухим. Как его голос. Катя собиралась спать и даже прилегла, но сон разнесли бурые тучи. Они были похожи на свалявшуюся вату из старого одеяла. Катя видела, как Георгий шел к себе в застиранной рубахе. Подошел к чану, умылся, посмотрел вверх, и не вытираясь, пошел дальше. Грязно-желтые горы наступали со всех сторон, и без обстрела тишина казалась мертвой. Катя с нежностью думала о нем. Она знала о жене и маленьких детях, но на войне это казалось второстепенным. Она часто стояла по левую руку и из-под локтя заглядывала в его лицо. Улыбалась уголками глаз, старалась тронуть его карман и незаметно положить в него записку.

– Дорогой Георгий. Я не могу без тебя дышать. Закрывая глаза, я вижу один и тот же сон. В нем ты целуешь меня. Своими терпеливыми губами. Может, встретимся завтра у того гладкого камня…

Георгий давно видел ее любовь. В голубых распахнутых глазах. В светлом пушке над губой. В нервном вздрагивании рта, когда нужно с ним говорить. Ему было жалко девочку, по недоразумению очутившуюся на войне. Проработав полгода операционной медсестрой в чистой теплой клинике – она, не понимая как, окунулась в смерть. Казалось, что не осознает происходящее. По утрам пытается делать зарядку и даже однажды выбежала со скакалкой. Прячась за чан, стирает свои детские трусики и сушит, пристраивая на дереве. Все носится с кремами от морщин, пугаясь афганского солнца. Поет, штопая раны. Плачет над письмами из Союза. Пишет ответы, сидя на камне и забивает письмами его карманы.

– Дорогой, Георгий. Я очень тебя люблю. Давай вечером погуляем у высохшего ручья…

Жизнь продолжалась… Не без потерь. Молчали горы. Редко приходили письма. А их так здесь ждали… Заходили в гости афганские ветры, пули и болезни. Письма Кати стали откровеннее и ярче. Она закрылась от всего, заполнив место только им. Уже не стеснялась говорить о близости, о том, как ей хочется ощутить его внутри. Оставаясь с ним наедине, она становилась на колени и плакала ему в руки. Умоляла с ней жить. Изнывая от одиночества и незащищенности. От намеков голодных солдат. Не выдержав напора, он пообещал. Сперва – завтра. Когда остынет прокаженный песок. Но завтра у двух больных стали гноиться раны. Потом была очень короткой ночь. Постепенно окреп и набрал обороты брюшной тиф. Эта коварная болезнь могла вывести из строя всех солдат, офицеров и даже врачей. Не хватало медикаментов, воды и квалифицированного персонала. Георгий сидел за микроскопом, пока не выпадали глаза. Он успевал только размещать огромное количество больных и назначать лечение. Следить и ухаживать уже было некому. И часто тифозные язвы перфорировались, разрывались. Особенно, если не соблюдался постельный режим. А кто будет следить за его соблюдением?

В четыре утра, шатаясь, он вернулся в свой кабинет и упал на узкую койку. Не раздеваясь. На стене возникали черные тени людей, птиц, собак. Некоторые тени были с чемоданами. Некоторые – с уродливыми клыками.

Не горела белая лампочка под потолком. И не было воды в графине. Но в темноте дышали двое. Катя ждала его и уснула, сидя на деревянном стуле, неудобно закрутив ноги. А потом очнулась и стала ласкать его хронически уставшее тело. Стягивать носки и белые штаны. Сняла влажную рубаху и разделась сама. Стояла перед ним совсем голышом. Не прячась. Не стесняясь. Покатые розовые плечи, аккуратная грудь нулевого размера, совсем плоский живот и темные пышные волосы на лобке. Давно не стриженные. Приторно пахнущие.

Георгий старался не спать. Протянул к ней руки. Тяжело вздохнул. Она легла на него сверху. Он ничего не ощутил. Стала раскачиваться. Тянулась к губам. Он ей отвечал. Целовала шею, живот. Он лениво поглаживал ее спину. Спустилась к лобку. Пенис не реагировал. Он лежал, как и прежде. В мягкой сморщенной коже. Катя занервничала. Потрогала, сжала его рукой. Ничего. Только сладко запахло. Открыла рот и стала облизывать, понемногу всасывая головку. Георгий еле удерживал глаза открытыми. Он ничего не чувствовал. Он спал…

А она еще надеялась ввести его вялым. Присела над ним, одной рукой выискивая в волосах свои губы и раздвигая их, а второй направляя пенис внутрь. Георгий слегка всхрапнул…

Катя отскочила, как ужаленная. Заметалась по тесному кабинету. И закричала. Он полностью пришел в себя. У нее началась истерика. Она орала, билась головой и выла. Георгий держал ее руки, которые крушили стены. Зажимал рот. Она кусала ему пальцы. Она была одержима своим горем. Весь ужас войны нашел выход. Катя оплакивала страх, одиночество и такую острую неразделенную любовь.