Почти серьезно... [с иллюстрациями автора, редакция 1995 г.]
Шрифт:
— Ничего, — сказал Тимченко, — подождем, погуляем.
Погуляли. Пришли через час. Снова звоним.
Открылась дверь, и на пороге перед нами стоит сам Ванин.
— Здравствуйте, — обратился к нему Тимченко. — Вот мы к вам пришли, помогите нам…
— Проходите, ребята, — сказал Ванин. — Извините, что я в халате, но вы не стесняйтесь.
Прошли мы в комнату, сели на краешки стульев. Ванин спросил, что мы хотим.
Тимченко рассказал, что нас, группу ребят-фронтовиков, не приняли во ВГИК, на актерский факультет. Несколько человек стоят внизу и тоже волнуются.
Внимательно выслушал нас Ванин, расспросил, где мы воевали, откуда приехали, и сказал:
— Понимаете, ребята, если бы я набирал, то, конечно, вас принял. Но курс-то не мой. Вот буду снова набирать курс, пожалуйста, приходите. Я вижу, вы ребята способные! Простите, что не могу угостить вас ничем, я еще и чайник не поставил…
Вышли мы от Ванина в полной уверенности, что если бы действительно он набирал курс, то мы стали бы студентами. Он, как нам представлялось, взял бы телефонную трубку, позвонил в институт и сказал:
— Запишите там Тимченко, Никулина и других. Я их принимаю.
Теперь-то мне понятно, что Ванин был просто добрый, хороший человек и не хотел нас огорчать.
После встречи с Ваниным нам стало легче. И мы решили с Тимченко продолжать сдавать экзамены в другой институт. (Много лет спустя, на открытии кинофестиваля, я встретил этого бывшего матроса, обвешанного фотоаппаратами. Он стал фотокорреспондентом.)
Хотя родители меня и успокаивали, я долго переживал. «Ведь я способный, — думал я, — имел успех в армии». «Ну, Никулин, ты мировой!» — говорили мне часто однополчане после концертов. А на экзаменах не допустили и на третий тур.
Для кино я не годился.
И для театра не годился
Больше всех меня успокаивала мама.
— Не расстраивайся, — говорила она, — не поступишь в этом году, на будущий попробуешь.
Я старался не падать духом. И быстро подал заявления в Государственный институт театрального искусства имени А. В. Луначарского и в Училище имени Щепкина при Малом театре.
Сначала экзаменовался в Щепкинском училище. Оно находилось рядом с дирекцией Мосэстрады, около которой всегда толпились артисты, одетые в элегантные плащи, непременно с клетчатыми шарфами, в броских цветных шляпах — зеленых, песочных, коричневых.
«Вот стану артистом, обязательно куплю себе такой же плащ, шарф и шляпу», — мечтал я.
Первый тур для меня прошел благополучно. Настал день второго тура. Он проходил в большой комнате, где устроили зрительный зал. Первый ряд занимала комиссия. В центре сидела прославленная артистка Малого театра Вера Николаевна Пашенная.
Когда я читал «Гусара» Пушкина, то, не дойдя и до половины куска, услышал:
— Спасибо, достаточно.
«Ну, — думаю, — либо провалился окончательно, либо я им так понравился, что они на прослушивание просто не хотят терять времени».
Вышел в коридор и жду окончания экзамена. Тут ко мне подходит студент-старшекурсник училища и покровительственно говорит:
— Ну как же вы могли… читать с таким наигрышем? Это же абсолютно противопоказано актеру. Тем более
Мнение студента совпало с мнением приемной комиссии.
Здесь же, в студия Малого театра, я услышал историю, связанную с одним поступлением. Держала экзамен девушка, которой дали задание сыграть воровку. Председатель комиссии положил на стол свои часы и попросил девушку якобы их украсть.
— Да как вы смеете давать такие этюды?! — возмутилась девушка. — Я комсомолка, а вы меня заставляете воровать. Я буду жаловаться…
Она долго кричала, стучала кулаками по столу, а потом, расплакавшись, выбежала из комнаты, хлопнув дверью.
Члены комиссии растерялись. Сидели в недоумении. Кто-то из них сказал:
— А может быть, и верно, зря обидели девушку?..
Председатель комиссии смотрит, а часов-то его и нет.
Он испугался. Но тут открылась дверь, и вошла девушка с часами в руках. Положив их на стол, она спокойно сказала:
— Вы предложили мне сыграть воровку. Я выполнила ваше задание.
Все долго смеялись, а девушку приняли.
Сдавал я экзамен и в ГИТИС, где экзаменационную комиссию возглавлял артист С. Гушанский.
Когда я впервые увидел его в коридоре института, то вспомнил свое детство. Именно Гушанский в свое время исполнял почти все центральные роли в спектаклях Театра рабочих ребят (в том самом, где мы стащили декорацию — стог сена). Когда мне приходилось его встречать в нашем переулке, то я долго провожал взглядом любимого артиста, исполнителя главных ролей в спектаклях «Улица радости», «Нахлебник», «Пакет» и других.
И вот он идет по коридору института. Я не выдержал, подошел к нему:
— Здравствуйте! Я вас знаю. Ведь это вы работали в тридцатых годах в Театре рабочих ребят?
— Да, — улыбнулся Гушанский и спросил меня, что я здесь делаю.
— Поступаю в институт.
— А-а-а… Ну что ж, посмотрим, послушаем. Желаю удачи.
Во время моего исполнения прозы и басни все сидели тихо, внимательно слушали. А при чтении «Гусара» в комиссии возник смех, и я почувствовал, что мое чтение нравится.
В коридоре меня обступили студенты-старшекурсники, которые присутствовали на экзамене, и начали наперебой ободрять.
— Гушанский смеялся. Тебя примут. Ты всем понравился.
Во время хождений по узким, темным коридорам института, встречаясь со многими державшими экзамены, я узнал новые легенды о счастливых поступлениях в институт.
Рассказывали, как один способный парень провалился. На следующий день к ректору института и в приемную комиссию пришла пожилая женщина — тетка этого парня — и долго всех уговаривала принять ее племянника, который спит и видит себя артистом. Эта женщина всем так надоела, что ее чуть ли не силой хотели выпроводить из института. Когда члены комиссии, уже устав доказывать, что ее племянник бездарный, начали кричать, злиться, женщина сорвала с себя платок, очки, и все увидели, что это не женщина, а тот самый юноша. Вся комиссия ахнула. Парня приняли. Я слушал и думал про себя: «Вот мне бы так». Но у меня все получалось иначе.