Почти вся жизнь
Шрифт:
— Как приказано было назад повернуть, — вздохнул Егорушкин, — так у меня внутри все оборвалось. Может, на нашем участке вовсе наступать нельзя?
Коротков разговаривал и со снайперами, и с разведчиками, и с артиллеристами, и с саперами, и все ему казалось, что он слышит один и тот же вопрос: «Может, на нашем участке вовсе нельзя наступать?»
В назначенное время Коротков вернулся в штаб и был принят Виноградовым. И почти сразу же адъютант доложил, что прибыл полковник Першаков — командир соседней дивизии. Виноградов поморщился, но сам вышел навстречу, и Коротков слышал, как он
— Рад гостю. Заходите, полковник.
Першаков вошел в комнату, на ходу говоря:
— А я из штабарма, домой возвращаюсь. Дай, думаю, заеду, посмотрю, как старик Виноградов живет.
— Мой начальник штаба, — представил Короткова Виноградов.
— Да ну? Своих людей, значит, выдвигаешь? Это, брат, хорошо. Очень хорошо. Так как живем?
— Живем — хлеб жуем, — сказал Виноградов.
— М-да… Место у тебя здесь действительно чертово. Я на своей карте над этой самой Фигурной рощей так и написал: «Чертово место». А все же слышу, как твои молодцы постреливают.
— Бывает, — согласился Виноградов.
— Вот будет операция, тебе эту рощу сковывать придется, а то еще наступление придется демонстрировать.
— Демонстрация… Манифестация… — проворчал Виноградов.
— А что? — спросил Першаков. — Задача почетная. Не все же, в самом деле, лбом стенку прошибать. Вот и начальник штаба скажет. Ему, помнится, крепче всех досталось. Что, Коротков, говорят, охромел?
— Так точно, — ответил Коротков. — Но я от прежних мыслей не отказываюсь. Почему только сковывать? Мы…
— Ладно, ладно, — перебил его Першаков. — Я, брат, не любитель дискуссии разводить.
Виноградов вызвал адъютанта:
— Поторопи там, чтобы обедать.
Першаков, выпив водки и похваливая пельмени, говорил оживленно:
— Да, брат ты мой, операция будет. И солидная… Однако помяни мое слово: ни ты, ни я дела не решим. Удар нанесут свеженькие дивизии. Раз-раз — и в дамках.
Виноградов ел молча и, казалось, был занят только пельменями. Коротков тоже молчал.
— Я от прежних мыслей не отказываюсь, — повторил он, когда Першаков уехал.
— Упорство — вещь хорошая, если мысли правильные, — задумчиво сказал Виноградов и спросил: — Ну как, повидал старых товарищей? Как нашел хозяйство?
— Полк в образцовом порядке, товарищ полковник.
— Порядок и в других полках, — все так же задумчиво подтвердил Виноградов.
Снова они помолчали.
— Разрешите откровенно, товарищ полковник? — попросил Коротков.
— Только так.
— Для прошлой зимы этот порядок был бы действительно образцовым, но сейчас…
— Вот она, жизнь госпитальная, к чему приводит, — улыбнулся Виноградов. Потом снова серьезно сказал: — Вторая зима… Да, вторая зима… — повторил командир дивизии. — Ну, докладывай, я тебя слушаю.
Мысль о том, что дивизия может осуществить наступление и овладеть рощей Фигурной, никогда не покидала Короткова. В сущности говоря, это была его главная мысль, которой все другие были подчинены. Но прошлой зимой и летом Коротков думал о наступлении только одного полка, которым командовал. Теперь он думал о наступлении в масштабе гораздо большем.
Но изменился не только масштаб.
Именно с этого и начал Коротков и только затем стал свободно излагать командиру дивизии свой план. По мере того как он докладывал, в нем росла радостная уверенность, что Виноградов его одобрит.
Никто не знал о разговоре Виноградова с Коротковым, но с этого дня жизнь в дивизии круто изменилась.
По-прежнему дивизия занимала оборону перед Фигурной рощей, по-прежнему дивизионная артиллерия вела контрбатарейную борьбу и подавляла огневые точки врага, по-прежнему снайперы с каждым днем увеличивали истребительный счет, по-прежнему перекликались связисты — и все же каждый человек почувствовал резкую перемену в своей жизни.
Ежедневно в тылу дивизии рыли новые траншеи, сооружали надолбы и эскарпы, строили доты и дзоты, натягивали колючую проволоку, минировали поля. Когда через несколько дней Виноградов и Коротков еще раз сверили строительство с многочисленными данными разведки, они констатировали, что невдалеке от Фигурной рощи выросла новая роща Фигурная. Был сделан точный слепок с вражеских укреплений. В нескольких километрах от настоящей войны началась война ненастоящая, но требующая больших усилий, знаний и выдержки.
Командир дивизии приезжал в штаб возбужденный. Непонятно было, откуда приехал Виноградов: «оттуда», с переднего края нашей обороны, или «отсюда», из учебной рощи Фигурной, где он только что руководил отражением контратаки «противника» в глубине его обороны. Коротков отрывался от карты. Они обедали вместе.
— Егорушкин видел Першакова, — рассказывал Виноградов. — Першаков его спрашивает: «Верно говорят, что Виноградов войну начал… в тылу дивизии?»
— Что же Егорушкин?
— А Егорушкин ему вежливо: «Я, товарищ полковник, сам потерялся, где у нас фронт, где тыл». Еще спрашивал Першаков: «Верно ли, что Виноградов боевых командиров за карты посадил?»
Виноградова и Короткова вызвали к члену Военного совета армии. Штабная «эмка» была в ремонте, и Гринько с грустью следил за тем, как седлали лошадей.
Они выехали заблаговременно. Коротков был доволен, что едет верхом, во-первых, потому, что хромота не помешала ему ловко сесть в седло, а во-вторых, потому, что ему хотелось умерить свое волнение, а физическое усилие в этом случае лучше всего.
Весь путь они оба думали о том главном, что составляло их жизнь.
Перемены, происшедшие в дивизии, создали новый и очень трудный быт и повлияли на сознание людей, заставили каждого человека считать, что он совершает дело чрезвычайной важности.