Под чужим знаменем
Шрифт:
– Вас преследуют неудачи, полковник, – угрюмо напомнил прежний их разговор Ковалевский.
– Нас, ваше превосходительство! – поправил его Щукин, впадая в обычную непроницаемую угрюмость.
– Какими последствиями это чревато? – спросил Ковалевский, не обращая внимания на плохое настроение Щукина.
– Пока не знаю. Но боюсь, боюсь, что сегодняшний день еще будет иметь продолжение!.. – с какой-то мистической верой произнес полковник.
Ковалевский прошелся по кабинету, торопливо вернулся к столу, склонился над картой, словно спешил заняться привычным, понятным и подвластным ему
– Этот район большевики успели сильно укрепить, – с несвойственной его характеру сухостью сказал он. – Но… если на этом участке фронта мы сумеем неожиданно для красных ввести в бой танки, они во многом решат исход наступления.
– Не слишком ли сильно верите вы, Владимир Зенонович, в эти железные коробки? – усомнился Щукин. – Французы неоднократно применяли их, но значительного эффекта не добились.
– А я верю, Николай Григорьевич! На русского мужика, который и автомобиля толком вблизи не видел, эти железные громады способны навести суеверный страх. Остальное сделают войска!
– Дай-то Бог, дай-то Бог! – наконец решил поддержать командующего полковник.
После этого рука командующего перенесла лупу в район Тулы. Медленно пересекла город в сторону Москвы.
– Задача – гнать красных до Тулы. Тулу взять с ходу. Вы тем временем свяжитесь с Московским центром. Взятие нашими войсками Тулы должно послужить сигналом Центру к вооруженному выступлению и захвату большевистского правительства…
– Не будет вооруженного выступления Центра, Владимир Зенонович! – с расстановкой, выделяя каждое слово, сказал Щукин.
Ковалевский отбросил карандаш, сел в кресло и удивленно посмотрел на сидящего напротив Щукина.
– Что вы сказали? – спросил он, весь подавшись вперед.
– Я сказал, что ничего этого не будет. Ни выступления Центра, ни захвата большевистского правительства, – безжалостно, с горечью повторил Щукин и затем объяснил: – Центр несколько дней назад разгромлен чекистами.
Ковалевский схватился за пенсне, снял его и опять надел.
– Откуда вам это известно?
– Получил почту от Николая Николаевича, – жестко продолжал Щукин, находя утешение в том, что не только его преследуют неудачи.
Ковалевский привалился к спинке кресла и несколько мгновений сидел так с закрытыми глазами. Наконец Ковалевский спросил отчужденно:
– Что еще сообщает Николай Николаевич?
– У них в штабе зачитывали ориентировку за подписью Дзержинского. Он мне переслал ее копию. Подробностей там никаких. Перечисляются лишь арестованные руководители.
Ковалевский монотонным, усталым голосом спросил:
– И кто же?
– Многие из них занимали большие посты в Красной Армии. Миллер, например…
– Василий Александрович? Когда-то я его знал, – сказал Ковалевский.
– Миллер был начальником окружных курсов артиллерии и читал лекции кремлевским курсантам. Последнее время числился военным референтом Троцкого.
Ковалевский озабоченно барабанил по столу пальцами, напряженно
– Скажите, а не может в один далеко не прекрасный день такая же печальная участь постигнуть и Николая Николаевича?
– Чека – серьезный противник, – вместо ответа сказал Щукин. – Но Николай Николаевич осторожен и хорошо законспирирован.
– Таких людей надо ценить! – вздохнул командующий. – Нет таких наград, которыми бы можно было по достоинству оценить его вклад… Кстати, вы можете срочно с ним связаться?
– Могу, ваше превосходительство.
Ковалевский снова склонился над картой.
– Смотрите! – пригласил он Щукина. И опять лупа медленно закружилась над темными и четкими линиями железных дорог, над голубыми изгибами рек. – Корпус генерал-лейтенанта Мамонтова громит сейчас большевистские тылы вот здесь, северо-восточнее Воронежа, – продолжал Ковалевский. – Но его берут в кольцо. Над корпусом нависла угроза. Самое время прорываться обратно. Но кто, кроме Николая Николаевича, может указать участок фронта, наиболее удобный для прорыва? – Ковалевский сделал выжидательную паузу и, глядя на начальника контрразведки, сказал: – Кстати, штаб Двенадцатой армии красных недавно переместился вот сюда, в Новозыбков.
Карандаш командующего лег почти плашмя на карту. Острие его упиралось в мало кому известное и странно звучащее название: «Новозыбков».
– Я об этом уже осведомлен, ваше превосходительство, – отозвался Щукин и четко добавил: – Планирую днями отправить туда связного.
Таня с особым нетерпением ждала новой встречи с Кольцовым. Но шли дни – однообразные, скучные, дни-близнецы, и от давнего чудесного настроения ничего не осталось. Печаль питается печалью, надежда – ожиданием, но ожидание не может длиться бесконечно, ему нужен выход, нужна какая-то определенность… А теперь еще разговор с отцом – резкий, почти до разрыва… Конечно, ей нужно с Павлом Андреевичем объясниться. Он должен ее понять, он такой внимательный и сильный, не похожий ни на кого из офицеров. Ей только необходимо найти для этого нужные слова.
Лихорадочным движением, вся во власти немедленного действия, Таня вырвала листок из блокнотика и, не отрываясь и почти не вдумываясь в смысл как бы со стороны приходящих слов, стала быстро писать. Слова обидные, смешные, невнятные безрадостно, даже как-то обреченно ложились на бумагу… Затем она недовольно перечитала письмо и отбросила листок к краю стола. Нужные слова упорно не шли. Получалось то слишком резко, то прорывался какой-то омертвело-чванливый, совершенно ей не свойственный тон, то начинали звучать сентиментально-истерические нотки.
Она подошла к окну и растворила его – в комнату хлынула прохлада. Было еще рано-рано, только что отбелило небо, в глубине улицы зябли сады и поднималось голубоватое облачко – последние остатки предрассветного тумана.
Улица все больше оживала, в соседних домах стали раскрываться окна, появились и офицеры, совсем не щегольского вида – верха фуражек мятые и шаги у них семенящие, мелкие, поспешные… Все куда-то спешат, всем что-то надо. А вот она одна, никому не нужна. Ну что убавится в мире, если она умрет?.. Мир не заметит этой убыли…