Под чужим знаменем
Шрифт:
Кольцов поспешно отпрянул от кабинетной двери, торопливо – как ни в чем не бывало – прошел в приемную.
Микки был в приемной не один. Рядом с ним стояла очень миловидная стройная девушка лет восемнадцати в широкополой соломенной шляпке; казалось, она только-только вернулась с пляжа.
– Познакомьтесь, Павел Андреевич! – излучая галантность, сказал Микки Кольцову. – Дочь полковника Щукина.
– Таня, – солнечно улыбнулась Кольцову девушка и сделала изящный книксен.
Уверенные жесты, стройная, но не хрупкая фигура, крепкие плечи – все это сразу бросилось в глаза Павлу. Таня решительно
Наконец Павел отвел глаза и запоздало представился:
– Павел Андреевич… Кольцов. Право, если бы я знал, что у Николая Григорьевича такая дочь, я бы непременно попросился под его начало.
– Уверена, что вы бы прогадали. Здесь у вас всегда люди и, должно быть, интересно. А у папы на окнах решетки и затворническая работа, – открыто, с интересом рассматривая Кольцова омутными глазами, сказала Таня. – Я о вас много слышала, Павел Андреевич. От папы.
Кольцову понравилось, как Таня просто, не жеманно вела разговор. Обыкновенно в ее возрасте стараются казаться умней и значительней, подлаживаются под других. А здесь – простота без вызова, без надумки.
– Я так недавно здесь, что смею надеяться: папа не говорил обо мне плохо, – с мимолетной улыбкой сказал Кольцов.
– Он рассказывал о ваших подвигах. Мне они показались намного интереснее подвигов Козьмы Крючкова.
– Папа все преувеличил, мадемуазель.
– Ну что ж, в таком случае я рада, – тоже с легкой, ироничной великодушностью ответила Таня. – У папы склонность преувеличивать все плохое, хорошее – редко.
– Профессиональная склонность, мадемуазель, – на этот раз с открытой приязнью улыбнулся Кольцов.
Ему все больше нравилась Танина манера держаться свободно, непринужденно, говорить без колебаний то, что хотелось сказать, смотреть прямо, не отводя глаз. Предельная раскованность чувствовалась в каждом Танином жесте, в каждом слове, пленительная естественность, свойственная обычно натурам собранным, сильным и цельным.
Бившее в окно солнце обливало Таню, обрисовывая с подчеркнутой четкостью ее силуэт, а лицо, затененное полями шляпы, казалось таинственным, в глубине же глаз что-то переливалось, мерцало.
«Необычная девушка, – подумал Кольцов. – Да, необычная».
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Кольцову казалось, что взгляд Таниных глаз медленно втекает в его глаза. «Что это со мной?» – встревоженно подумал Павел. А Таня отвела, вернее, заставила себя отвести глаза в сторону Микки и, мило улыбнувшись, спросила:
– Что с вами, Микки? Вы уже графин воды выпили.
– Слишком жарко сегодня, – смутился Микки, и рука его, потянувшаяся было за графином с водой, остановилась на полпути.
– Пожалуй, да, – великодушно согласилась Таня и посмотрела в окно. – Вероятно, гроза будет. Смотрите, какие на горизонте тучи. – Прищурившись, она помолчала, потом сказала тихо, как будто одному Кольцову, стоявшему рядом: – В детстве я жила у тети под Севастополем и любила встречать грозу на берегу моря… Вы когда-нибудь видели море, Павел Андреевич? – Имя Кольцова она произнесла на какой-то особой, задушевной ноте.
– Конечно… – Кольцов чуть было не сказал: «Я вырос на море», но тут же спохватился: – Я бывал в Севастополе…
– Вот как? – озаренно взглянула она на Кольцова. – А я училась там… Это удивительный город…
Таня еще что-то говорила о Севастополе, но Кольцов теперь уже почти не слушал ее. Он ругал себя за то, что забылся и чуть не произнес того, чего наверняка невозможно было бы поправить. Ведь скажи он, что вырос в Севастополе, и это было бы равносильно провалу. Он с ужасом представил, как Таня с беспечной простотой говорит отцу: «А знаешь, папа, Павел Андреевич вырос в Севастополе, может, мы даже встречались!» Представил взгляд Щукина – цепкий, проницательный… Небольшое сопоставление с биографией сына начальника Сызрань-Рязанской железной дороги и…
Чутко уловив внезапную перемену в настроении Кольцова, Таня оборвала свой рассказ, сказала:
– Знаете, я не буду ждать папу! – и, озорно, совсем по-девчоночьи тряхнув головой, с вызовом добавила: – Я и заходила-то к папе только затем, чтобы он показал мне вас. – И Таня стремительно направилась к выходу из приемной.
Кольцов заспешил ей вслед и, опережая движение Таниной руки, распахнул перед нею дверь, пропуская вперед.
На лестнице Таня замедлила шаги и, полуобернувшись к Кольцову, лукаво кивнула:
– На днях мы наконец закончим ремонт дома и попытаемся принимать. По пятницам. Буду рада, если вы навестите нас.
– Благодарю! – учтиво склонил голову Павел и, немного помедлив, от души добавил: – С удовольствием!
Уже у самого выхода из здания она еще раз повторила:
– Смотрите же. – И из глаз ее брызнули веселые солнечные зайчики. – Вы дали слово!.. В пятницу!
Кольцов еще несколько мгновений постоял внизу, у лестницы, смутно предчувствуя важность этой встречи. Ему даже показалось, что он был обречен на эту встречу с Таней. И от этого ощущения неотвратимости сегодняшнего знакомства в сердце Павла вошла какая-то печальная радость… Чтобы успокоиться и прийти в прежнее, спокойно-настороженное расположение, ему нужно было время. Но сколько? Мгновение? День? Павел не знал.
В приемной Микки многозначительно сказал ему:
– Ну, Павел Андреевич! Похоже, я присутствовал при историческом событии… Между прочим, я знаю ее давно, по гимназии. Обычно – само равнодушие. И вдруг…
– Полковник не выходил?! – резко оборвал его Кольцов.
– Еще нет, господин капитан! – уже официальным тоном ответил слегка обиженный Микки.
Глава двенадцатая
Получив доставленный по эстафете пакет из Харькова, Красильников отправился к Фролову. После двух совершенно бессонных ночей Фролов с час назад прилег прямо в кабинете на диване, наказав разбудить его, если случится что-то важное. Полученный пакет несомненно относился к категории наиважнейших.