Под чужим знаменем
Шрифт:
Кольцов вышел в приемную. В тяжелых разностильных креслах и на банкетках, собранных сюда из разных мест и расставленных вдоль стен, сидели люди, преисполненные чинного ожидания. Сплошь сюртуки – новенькие, отглаженные, визитки – побойчей и поприглядней и, конечно, чопорные безукоризненные смокинги. И еще – две дамы в длинных старомодных платьях и шляпках с вуалетками. Тут же благочестиво ждал приема архиерей – высокий, грузный, с черной пушистой бородой. Кольцов вспомнил, что архиерей писал Ковалевскому, просил прирезать к монастырю пятьсот десятин: монастырь
Взяв журнал регистрации, Кольцов прежде всего направился к благочинному.
– Ваше преосвященство! Командующий незамедлительно примет вас! – с оттенком благоговения обратился он к архиерею.
Подошел к дамам, выжидательно чуть склонил голову, словно не решался сам представиться им.
– Я – Барятинская, – несколько надменно сказала одна из них, приподнимая вуалетку, и неулыбчиво, высокомерно оглядела его сверху донизу. У нее было властное, холеное лицо, привыкшее, чтобы на него смотрели или восхищенно, или подобострастно.
Барятинская? При каких же обстоятельствах он слышал эту фамилию? И тут же вспомнил. Да, по дороге из Севастополя в Ялту, он всегда любовался архитектурой дворца Барятинских на склонах Дарсана. От дворца шла улица Барятинская. На ней была конспиративная квартира…
– Командующий будет рад видеть вас, княгиня, – почтительно сказал Кольцов и перевел вопросительный взгляд на сидевшую рядом с княгиней молодую даму…
– Не трудитесь, капитан. Это моя компаньонка, – величественно кивнув головой, княгиня отпустила Кольцова.
Следующий посетитель был высок, худ, лысоват. Недостаток растительности на голове он компенсировал пышными усами. В правой руке нервно вертел перчатки, изредка похлопывая ими по свободной руке.
– Здравствуйте, капитан! Граф Бобринский! – слегка наклонив голову, представился один из богатейших людей Украины.
Кольцов с любопытством окинул его взглядом. Он много слышал об этом магнате, который владел едва ли не десятой частью всех пахотных земель Украины. Его собственностью были многие шахты Донбасса и даже железная дорога.
– Его превосходительство будет рад вас видеть, граф! – с учтивым достоинством поклонился графу Кольцов и двинулся дальше. – Слушаю вас!
– Князь Асланов, господин капитан! – Перед Кольцовым стоял кавказец в черкеске с газырями, капризное лицо его приобрело выражение важности. – Осетинский князь, господин капитан! По интимному делу…
– Доложу командующему! – сказал Кольцов и перешел к новому посетителю. – Что у вас?
Человек с брюшком и лоснящимся лицом вскочил с кресла, почему-то расстегнул и вновь застегнул сюртук.
– Ваше высокоблагородие…
– По какому делу к командующему? – сухо перебил Кольцов.
– Тарабаев, помещик. Тарабаев Иван Михайлович… У меня в имении, господин капитан, на постое стояла воинская часть… – заглянул он в бумажку, – господина полковника Родионова…
– Ну и что?
– Я по поводу компенсации… Сена – пятьсот пудов, овса…
– Господин Тарабаев! – сухо сказал Кольцов. – По этому вопросу следует
Наконец Кольцов направился к полной высокой даме, только что вошедшей в приемную. Что-то неуловимое в ней – походка ли чуть-чуть более тяжелая, чем полагалось бы, судя по комплекции, обилие ли траурности в одежде – несколько насторожило его.
– Чем могу быть полезен? – предупредительно спросил он, слегка наклонив голову.
Дама медленно подняла густую вуалетку и, пристально глядя на Кольцова, сказала:
– Я жена бывшего начальника Сызрань-Рязанской железной дороги действительного статского советника Кольцова.
Карандаш в руке Павла замер. На миг все звуки в приемной исчезли, словно он оказался внезапно в странном, беззвучном мире, состоящем из недвижной тишины, или в абсолютном вакууме. Такая тишина громче взрыва.
Времени на размышления – секунды. Те секунды, в течение которых он, склонившись к журналу, медленно водит карандашом.
Одна секунда… Две… Главное – не растеряться, не поддаться страху… Думать…
У разведчика существует некое шестое чувство, которое вырабатывает в нем его сложная, опасная работа. Оно складывается из четкого, настороженного восприятия и немедленного сопоставления сотен деталей. Это и определяет внутреннюю линию его поведения, без которой любой разведчик обречен на провал. Что же сейчас самое главное? Надо вновь до мельчайших деталей вспомнить, как вошла эта дама, каждый ее жест, каждый ее взгляд. Сумеет ли он разъять события этих последних секунд на мельчайшие мгновения? Быстро разъять и рассмотреть каждое мгновение в отдельности. И уловить внутреннюю связь между ними… Сейчас важней всего психология мелочей.
Прежде всего, может ли появиться здесь, в штабе, мать того человека, под личиной которого он находится?.. Действительный статский советник Кольцов умер в Париже, об этом ему сказал Фролов еще тогда, в Киеве… А его жена? Она ведь жива. Значит, вероятность ее прихода сюда, в приемную командующего, существует…
Как она сказала? «Я жена бывшего начальника…» Жена! Но Кольцов умер, значит, вдова. Почему же она сказала «жена»? Не знает о смерти мужа? Нет, это невозможно!..
Три секунды… Три долгих, тяжелых удара сердца… Перехватывает дыхание, так, словно вступаешь в холодную воду…
Да, эта женщина не знает о смерти действительного статского советника Кольцова потому, что этого не знает Щукин, не знают в его отделе… Стоп… К тому же об этой женщине не было доклада, она не записана в книгу посетителей. Значит, она пришла сюда, в приемную, не обычным путем, а миновав дежурного офицера, то есть через особый отдел, через контрразведку… Похоже, что это проверка… Да, скорее всего проверка…
Подняв голову, Кольцов скользнул взглядом по приемной и заметил: дверь из внутреннего коридора в приемную приоткрыта, и в проеме, почти в полной темноте, кто-то стоит. Кольцов напряг зрение: капитан Осипов. Словно яркая вспышка высветила напряженно-выжидательное выражение на его лице…