Под чужим знаменем
Шрифт:
– «Переговоры с ними ведите в рамках известной вам моей директивы, – продолжал монотонно читать Ковалевский. В его голосе слышалась горькая и бессильная ироничность. – Особое внимание уделите представителю Великобритании бригадному генералу Бриксу. Он наделен большими полномочиями военного министра господина Черчилля…» – Ковалевский снова оторвался от телеграммы, с иронией бросил: – Едут с полномочиями… лучше бы с оружием… – И опять стал нервно перебирать телеграфную ленту, непокорно свивающуюся у него в руках в упругие замысловатые кольца. – «Желательно отметить прибытие миссии более решительным наступлением на Киев… Желаю
– Интересы союзников, Владимир Зенонович, – осторожно заметил Щукин и выжидательно замолчал, давая понять, что такие вопросы не обсуждаются при подчиненных.
– Да уж это как водится!.. Интересы союзников! Политика! И так все время жертвуем стратегией для политики. Французам на Украине нужны железные рудники и угольные шахты! – язвительно продолжал Ковалевский о том, о чем давно мучительно передумал. – Значит, наступайте на Украину. Англичане нуждаются в металлургических заводах, железных дорогах и конечно же в нефти. А нефть на Кавказе. Значит, поворачивайте на Кавказ… А к чему это приведет?
– Мы от них слишком зависим, Владимир Зенонович, – невесело напомнил Щукин. – Без оружия много не навоюешь!
– Это понятно! – Ковалевский замолчал и спустя несколько мгновений осуждающим тоном добавил: – А между прочим, Николай Григорьевич, наша родная русская буржуазия удрала туда не в одном исподнем – прихватила с собой немалые капиталы. Могли бы и раскошелиться господа патриоты. За свои денежки могли бы купить и обмундирование, и оружие, и танки.
Щукин не ответил, внезапно замкнувшись в своей непроницаемой угрюмости. Наступила неловкая тишина.
– Ждут ответа, ваше превосходительство! – напомнил Ковалевскому Кольцов, понимая, что сейчас ему нужно быть предельно сдержанным.
Ковалевский поднял голову и несколько мгновений рассеянно смотрел перед собой. Затем зло сказал:
– Ну что ж… Передайте Антону Ивановичу, что к приезду союзников Киев постараюсь взять… Ну и пожелайте ему чего-нибудь… здоровья и все такое. – И Ковалевский с явным пренебрежением махнул рукой.
Кольцов записал и коротко спросил, храня на лице выражение почтительной бесстрастности:
– Можно идти?
Ковалевский усталым жестом руки отпустил Кольцова.
– Капитан! Зайдите, пожалуйста, чуть позже ко мне! – с необычной вежливостью сказал Кольцову Щукин, провожая его холодным взглядом.
– Хорошо, господин полковник.
Когда дверь за Кольцовым закрылась, Щукин неохотно вернулся к прерванному разговору:
– Владимир Зенонович! Я принимаю все меры, для того чтобы выявить и обезвредить большевистского агента. И будем надеяться, довольно скоро смогу назвать вам его имя.
Слова его, однако, звучали неубедительно, казенно…
Несколько позже Кольцов спустился вниз, на первый этаж, где размещались помещения контрразведки, быстро прошел по длинным петляющим коридорам.
На скамейке, возле кабинета Щукина, смиренно сидел щуплый старик в солдатских сапогах и косоворотке, тот самый, что в ночь гибели капитана Осипова дежурил возле склада и поздоровался с Кособродовым.
Кольцов наметанным глазом разведчика сразу узнал его и, не поворачивая в его сторону лица, торопливо прошел мимо. А старик, увидев
Щукин был в кабинете один и нервно перекладывал на столе какие-то бумаги. Увидев Кольцова, продолжал еще некоторое время сосредоточенно заниматься своим делом и, усыпив Кольцова этим монотонным действием, вдруг тихим голосом сказал:
– То, что вы вели себя достойно, господин капитан, защищая даму от оскорблений, весьма похвально, и я не смею за это судить вас строго. Но, как мне стало известно, это не просто дама, это – ваша дама. Более того, это дочь какого-то лавочника или что-то в этом роде. И я хочу сделать вам замечание за то, что вы неразборчивы в своих связях с женщинами. Вы – адъютант командующего, и это накладывает на вас определенные обязанности…
– Но, Николай Григорьевич… – начал Кольцов с ничего не значащего обращения, что давало ему некоторое время на раздумья. А сам стал лихорадочно прикидывать: «Надо учесть, что явка известна контрразведке. И пользоваться ею теперь нужно осторожно. Лишь в крайних случаях… Впрочем, надо поменять явку. Так будет лучше и для меня, и для Старцевых». И чтобы выгадать драгоценные мгновения, он продолжил: – Мне кажется, что это…
Щукин нетерпеливым жестом остановил его:
– Вы хотите сказать, что это ваше сугубо личное дело. Безусловно, ваше. Вы вправе выбирать друзей и подруг согласно своему вкусу, сердечным наклонностям, привычкам и, конечно… – Тут Щукин, подчеркивая значение сказанного, произнес по слогам: – вос-пи-та-ни-ю… – Кольцов еще раз попытался что-то сказать, возразить, возмутиться, но Щукин кисло поморщился, всем своим видом выражая недовольство тем, что Кольцов осмеливается его перебивать. И снова угрюмо произнес: – Я попросил вас зайти ко мне вот почему. Не далее как вчера моя дочь предупредила меня, что пригласила вас в гости к нам… Я хотел бы сказать, что мне будет неприятно, если вы примете это приглашение… – И Щукин, словно ожидая от Кольцова упорного несогласия, угрюмо опустил вниз глаза. Было видно, что он и сам понимает: их разговор никак не может войти в нужное русло, ему трудно даются убедительные и здравые слова.
Но Кольцов все понял, и особенно то главное, что полковник Щукин в ослеплении отцовских чувств пошел по ложному пути, что расчет Кольцова оправдался и случай с Осиповым не бросает на него ни малейшей тени. Похоже, что это так.
– Николай Григорьевич! Но это несправедливо! Я действительно был два раза в том доме, – тихо сказал Кольцов и сделал выразительную паузу, показывая, как ему трудно дается это признание. – Хозяин – археолог, а не лавочник. Время и разруха вынудили его торговать старинными монетами, распродавать свою коллекцию…
Щукин нетерпеливо слушал, чутьем опытного разведчика угадывая за словами этого любимчика командующего какой-то второй, настойчиво ускользающий от него, Щукина, смысл. И чтобы скрыть от Кольцова свою обескураженность и досаду, он внезапно поднялся из-за стола, неприязненно отодвинул от себя ставшие в этот миг ненужными бумаги и коротко, как команду, бросил:
– Я вас более не задерживаю!
– Не понимаю, но мне кажется, вы крайне несправедливы по отношению ко мне, – с нескрываемой горечью еще раз повторил Кольцов и, тщательно закрыв за собой дверь, вышел от полковника с ощущением одержанной победы.