Под гнетом окружающего
Шрифт:
— Я и сама объ этомъ думала, — проговорила она, вздрагивая всмъ тломъ, точно пробуждаясь отъ тяжелаго сна. — Только все еще страшно одной хать.
— Да вдь я туда же ду, — отвтилъ Борисоглбскій.
— Ну, у васъ тамъ занятія, некогда будетъ со мной няньчиться…
— Эхъ, да я все брошу, только бы быть вамъ полезнымъ, — горячо проговорилъ Иванъ Григорьевичъ.
— Что вы это! я первая отказалась бы отъ вашихъ услугъ, если бы вамъ пришлось изъ-за нихъ чмъ-нибудь пожертвовать…
— Да какая же это жертва, если я это сдлаю для васъ? — произнесъ Борисоглбскій.
Лизавета
— Что, ваши вс домашніе, я думаю, скучаютъ, что вы скоро удете? — спросила Лизавета Николаевна, чтобы, начавъ новый разговоръ, избжать нмого, особенно блестящаго взгляда Ивана Григорьевича.
— Мн-то какое дло до нихъ! — грубо отвтилъ Борисоглбскій и стиснулъ зубы. — Вотъ, — началъ онъ черезъ минуту:- вы хотите начать новый разговоръ; вы что-то угадали изъ моихъ мыслей и боитесь, что я выскажу ихъ вамъ вполн. Вы знаете, что я вамъ преданъ, какъ собака, знаете, что меня вы можете заставить сдлать все, и, конечно, понимаете, что безъ причины люди не выказываютъ такой собачьей преданности… Такъ почему же вы боитесь, что я выскажу эту причину? Почему, понимая ее, вы стараетесь ея не понимать? Неужто вы боитесь, что я брошу васъ, когда вы скажете, что не любите меня?
Лизавета Николаевна судорожно сжала свои руки. Она ясно видла, что Борисоглбскій и не подозрваетъ, какъ сильно было ея увлеченіе Задонскимъ, а считаетъ это мимолетнымъ чувствомъ, которое давно забыто.
— Иванъ Григорьевичъ, — начала она надрывающимся, мучительнымъ голосомъ: — вы видите, что я обхожу этотъ вопросъ. Для чего же вы настаиваете на своемъ? Я вамъ не говорю ни да, ни нтъ, совсмъ не касаюсь этого предмета, а вы непремнно хотите, чтобы я сказала, что я не люблю васъ…
— Ну, да, не люблю я неясныхъ положеній. Или да, или нтъ, а то — чортъ знаетъ, въ мечтанія впадаешь, замки воздушные строишь, — проговорилъ Борисоглбскій. — Теперь, по крайней мр, легче будетъ. Не любите — значитъ и не думай о счастьи, не про насъ оно писано!..
Лицо Борисоглбскаго выглядло въ эту минуту жалко. Лизавета Николаевна не могла вынести равнодушно этого печальнаго вида.
— Я вамъ не говорила, что я не люблю васъ, — начала она. — Нтъ, я только хотла сказать, что любовь здсь не доведетъ ни къ чему… Послушайте, — продолжала она тихо и въ смущеніи:- не думайте обо мн!.. Не думайте, потому что я не стою васъ… Вамъ нужна жена честная, развитая, а не какая-нибудь деревенская барышня, готовая увлечься первымъ смазливымъ лицомъ, и сама не знающая, чего ей нужно… Будьте, просто, моимъ другомъ и защитникомъ, потому что вс, вс скоро отвернутся отъ меня… Я скоро сдлаюсь ма…
— Слышалъ я, да не врилъ, — перебилъ ее Борисоглбскій, подмтившій блдность ея лица и понявшій только теперь, что людскія сплетни не преувеличивали дла. — Ну, такъ что-же? я не младенецъ какой-нибудь невинный! — окончилъ онъ.
Лизавета Николаевна посмотрла на него съ глубокимъ чувствомъ благодарности.
— Если
— Иванъ Григорьевичъ, — быстро и твердо перебила его Лизавета Николаевна: — я прошу у васъ одного: помогите мн въ Петербург совтомъ… Если вамъ тяжело видть меня, откажитесь прямо отъ этой роли. Но не говорите мн о любви… Откажитесь, и я найду путь одна…
Борисоглбскаго облило, какъ холодною водою, онъ наклонилъ голову. Ему вдругъ стало совстно за самого себя, что онъ увлекся своимъ чувствомъ и не во-время сталъ длать предложеніе. Онъ обозлился на себя.
— Когда мы подемъ? — спросилъ онъ глухо.
— Я думаю хать недли черезъ три.
— Хорошо. Я къ тому времени напишу кое-кому въ Петербург о васъ.
Борибоглбскій серьезно заговорилъ о длахъ. Прошло съ часъ времени.
— Такъ, значитъ, мы попрежнему друзья? — спросила Лизавета Николаевна, вставая съ мста, чтобы идти домой.
— Все попрежнему въ собачьей должности состоять буду, — усмхнулся добродушной улыбкой Иванъ Григорьевичъ.
— Скажите, это упрекъ? — остановилась Лизавета Николаевна. — Я не хочу быть вамъ въ тягость.
— Ну, значитъ, мы еще не совсмъ друзья, если вы сегодня и шутокъ не понимаете, — промолвилъ Борисоглбскій. — Было бы тяжело, не бгалъ бы за вами… Слава теб, Господи, вольный человкъ… Вы меня извините, — проговорилъ онъ черезъ минуту:- я сдлалъ, просто, пошлость, заговорилъ съ вами о своей любви…
Лизавета Николаевна горячо пожала ему руку. Эта рука была холодна. «Нтъ, — думалось Лизавет Николаевн:- никогда не выйду я замужъ за этого человка. Ему не такую жену нужно!.. Я не стою его… Иногда я готова поцловать его добрую руку… Я готова слушать и исполнять его совты, какъ будто передо мною стоитъ не этотъ молодой другъ, а добрый и честный старикъ-отецъ… Ахъ, если бы мой отецъ хотя немного походилъ на него!» — вздохнула она, вспомнивъ объ отц.
Съ этого дня молодая двушка стала смотрть на свой домъ, какъ на совершенно чужое ей мсто, какъ на грязную станцію, гд она сидитъ поневол, въ ожиданіи почтовыхъ лошадей. Она холодно и твердо переносила домашнія непріятности, въ которыхъ не было недостатка особенно теперь, когда Дарья Власьевна то грозила не отпустить дочь въ Петербургъ, то оплакивала ее, какъ погибшую.
— Ты и не думай хать. Я тебя не пущу, паспорта теб не дамъ… Я мать, я должна заботиться о теб,- говорила Дарья Власьевна. — Вы вс у меня верченыя, за вами глазъ, да глазъ нуженъ!
— Вамъ же лучше, что хоть одною меньше у васъ на ше сидть будетъ, — отвчала Лизавета Николаевна. — Вы, вдь, только этого и хотли.
— Такъ, что-жъ я по-твоему злодйка какая, что ли, а не мать? — начинала жалобно упрекать ее Дарья Власьевна. — Жалла я когда что-нибудь для васъ? Для кого я убивалась, для кого мучилась и теперь мучаюсь? Я домъ отстраиваю, я тяжбы веду, я съ холопьями бьюсь, — для кого же это по-твоему? Не для себя ли? Нтъ, матушка, мн шесть досокъ да саванъ — вотъ и все! А для васъ это все нужно, ваша жизнь впереди!..