Под гнетом окружающего
Шрифт:
Она остановилась на минуту подъ вліяніемъ сильнаго волненія.
— Если бы я знала, что вы станете говорить объ этомъ, я никогда бы не пришла сюда, хотя вы знаете, какъ я привыкла любить и уважать васъ…
Графиня медленно провела рукою по лбу, какъ будто передъ ея глазами былъ какой-то мучительный призракъ. Впервые, можетъ-быть, посл долгихъ лтъ самодовольной безгршности,
— Дитя мое, — промолвила тихо старуха, опускаясь на софу возл Лизы:- все можно исправить… Подобныя несчастья и ошибки поправимы…
— Я и хочу ихъ исправить, — сквозь слезы отвтила Баскакова. — Я ду не на веселую жизнь, я ду на нужду и трудъ…
Старуха обняла ее. Она не понимала, какъ можно исправлять ошибки не покаяньемъ, не эпитимьею, не монастырскимъ схимничествомъ, онъ не понимала, какъ можно успокоить горе не смиреніемъ, не покорностію, не молитвою, — но впервые въ жизни она не ршалась давать совтовъ и предоставляла человку право искать исправленія и забвенія на другомъ пути, на пути честнаго, упорнаго труда и полной независимости. Этого пути спасенія она не знала, наврное сочла бы его ошибочнымъ, но теперь передъ нею совершалась дйствительная драма, и она видла, что тутъ учить и давать совты не время…
Черезъ нсколько дней Иванъ Григорьевичъ захалъ за Лизаветой Николаевной въ Бабиновку. Они отправились въ Петербургъ. За часъ или за два передъ ихъ отъздомъ пріхалъ къ Баскаковымъ лакей графини и передалъ Лизавет Николаевн небольшой пакетъ, въ немъ было ласковое и нжное письмо графини, просившей Лизу писать къ ней и обращаться откровенно за помощью, въ случа нужды; кром того, въ пакет были вложены сто рублей и небольшія брильянтовыя серьги «на память отъ старухи, которой, можетъ-быть,
— Что же, деньги всегда годятся, — шутливо замтилъ Иванъ Григорьевичъ:- а брильянты, — хошь вамъ и не щеголять въ нихъ, — при случа, все-таки, продать можно.
Лиза наскоро написала графин записку, въ которой благодарила ее за все.
Начались сборы. Дарья Власьевна плакала и причитала надъ дочерью, какъ надъ покойницей. Но дочь оставалась холодна и торопилась ухать. Съ сожалніемъ прощалась она только съ дтьми. Они просили ее скоре пріхать домой, поручали ей купить для нихъ гостинцевъ и, кажется, даже не подозрвали, что сестра узжаетъ навсегда. Молодые люди уже готовились ссть въ экипажъ, когда маленькая сестра Лизаветы Николаевны робко подошла къ ней.
— Лизочка, голубчикъ, родная, возьми меня съ собой! — тихо прошептала она и, неслышно рыдая, спрятала свое лицо въ одежд старшей сестры.
Изъ глазъ Лизаветы Николаевны брызнули градомъ слезы.
— Нельзя… не могу, — проговорила она сестр, покрывая ее поцлуями, и торопливо услась въ экипажъ.
Черезъ минуту онъ несся по дорог…
Дти постояли на двор, помахали руками, покричали узжающимъ: «Прізжай, Лиза! Будьте здоровы, Иванъ Григорьевичъ!» — и разбжались. Дарья Власьевна всплакнула, потомъ убжала въ домъ, накинулась съ горя на прислугу и начала бушевать. Дворъ опустлъ… Только на ступенькахъ еще недостроеннаго и полуразвалившагося крыльца сидла маленькая Катя и, тихо плача, смотрла на большую дорогу, гд уже давно было совершенно пусто, и втеръ усплъ занести легкій слдъ, оставленный на пыли колесами удалившагося экипажа… Около плачущей двочки, кудахтая, вертлись куры, потыкивая носами въ землю и, вроятно, думая, что ребенокъ услся тутъ именно для того, чтобы накормить ихъ…
Съ этой же минуты въ дом все должно было войти въ свою обычную колею, такъ какъ ничего особеннаго, нарушающаго теченіе будничной жизни, и не случилось: однимъ человкомъ убавилось — вотъ и все!..
1886