Под гнетом окружающего
Шрифт:
— Онъ вамъ не родня! — говорили ей чиновники.
— Да что вы, отцы родные? Не родня? Отецъ-то крестный мн не родня? — волновалась Дарья Власьевна. — Да если бы у него сынъ былъ, такъ я за него бы даже замужъ-то не могла бы выйти. Вотъ какая мы родня-то! — объяснила она.
На вс возраженія она только таращила глаза и выражала на своемъ лиц тупое недоумніе, за которое одна изъ ея служанокъ дала ей на своемъ жаргон кличку «отолпшенной»; это выраженіе постоянно являлось на ея лиц во вс трудныя минуты ея дятельной жизни.
— Да зачмъ же я здила-то, тратилась-то я зачмъ? — восклицала она. — И что это за законы такіе: то родня, то чужой, и женой не смешь быть, и наслдницей не можешь сдлаться?.. Да нтъ, батюшки, вы думаете, что на простую дуру напали? Я и до государя дойду, у меня, слава Богу, защитники есть!
Дарья Власьевна, дйствительно, имла кучу защитниковъ и протерлась въ сотни барскихъ переднихъ, двичьихъ, швейцарскихъ и, то кланяясь, то суя взятки прислуг, добивалась до лицезрнія важныхъ особъ. Но, несмотря на всхъ своихъ покровителей и защитниковъ, дло съ наслдствомъ отъ крестнаго
Съ тхъ поръ, какъ ей досталась Бабиновка и четыре другія деревни, она не переставала строить свой домъ, который вчно оставался недостроеннымъ, и потому она весь вкъ возилась съ плотниками, столярами, слесарями и тому подобнымъ рабочимъ народомъ, получавшимъ съ нея деньги только при помощи суда. Но она ухитрялась устраивать свои дла такъ, что по суду ей приходилось и дороже платить рабочимъ, и давать взятки чиновникамъ; въ войн съ дтьми ей приходилось уступать имъ; посл изгнанія мужа приходилось плакаться на свою беззащитность и вдовство, такъ какъ ни на чемъ не основанныя тяжбы съ сосдями проигрывались, а это обстоятельство Дарья Власьевна приписывала только своей беззащитности. Она вчно строила свой домъ, чтобы въ немъ было какъ можно больше удобства и простора, и именно потому въ этихъ вчно недостроенныхъ сараяхъ было всмъ и тсно, и неуютно. Замужъ она вышла потому, что Николай Николаевичъ слылъ за человка «на вс руки молодца», а между тмъ, съ первыхъ же дней супружеской жизни, посл перваго сраженія, даннаго мужу женой и ея родными, жившими съ нею, какъ кошки съ собакой, онъ оказался ни на что негоднымъ для нея и заставилъ ее же заплатить свои старые долги, ради чего пришлось на первыхъ же. порахъ заложить Бабиновку, а потомъ продать другія деревни. Однимъ словомъ, начавъ какое-нибудь дло, начавъ войну, Дарья Власьевна играла роль угнетенной невинности, жаловалась на судьбу и впадала въ тупое недоумніе. Въ ея дом все было въ безпорядк: гд стулъ стоялъ лицомъ къ стн, такъ какъ у него не было передней ножки; гд диванъ былъ отставленъ отъ стны, потому что на эту стну не хватило обоевъ, и ее еще будутъ оклеивать; гд банка осталась на окн въ ожиданіи варенья, которое еще намреваются варить и не варятъ потому, что крестьянскіе ребятишки поворовали вс ягоды, и по поводу этого идетъ дло. Распоротый капотъ лежалъ постоянно гд-нибудь на виду, и хозяйка указывала на него, какъ на очевидное свидтельство множества ея занятій.
— Приняться ни за что не могу, — жаловалась она гостямъ. — Капота, капота некогда перешить, столько дла. Я одна, я все длай, я за всмъ смотри!
Если при этихъ жалобахъ присутствовалъ Николай Николаевичъ, то онъ непремнно прибавлялъ:
— Да ужъ чего хуже? Моя Дарья Власьевна и не достроилась еще, и въ интересномъ положеніи опять, и новую тяжбу затяла…
Но если такъ шли ея дла во время старыхъ порядковъ, то при новомъ положеніи, при продаж половины имнія, она окончательно потеряла голову, и выраженіе недоумнія почти не сходило съ ея лица. Въ былые годы, кром матери и тетки, жили на ше Дарьи Власьевны дти ея матери, прижитыя въ первомъ брак; это были дв сестры, старыя двственницы, и братъ, горькій пьяница и задушевный пріятель Николая Николаевича. Эти семь постоянныхъ членовъ ея семьи, не считая постоянно рождавшихся, выживавшихъ два-три года и потомъ умиравшихъ дтей, могли жить въ довольств и праздности при помощи двухсотъ душъ крестьянъ, составлявшихъ около ста двадцати тяглъ. Дв трети тяглъ были посажены на оброкъ, одна треть считалась на барщин, которая отправлялась по три дня въ недлю, такъ что каждый день лтомъ приходило на работу до тридцати пяти человкъ мужиковъ и бабъ, а въ случа слишкомъ запоздавшаго снокоса или жатвы длался общій сгонъ, то-есть собирались на барскую работу вс крестьяне, и барщинные, и оброчные. Тутъ являлось до четырехсотъ человкъ мужиковъ и бабъ, можетъ-быть, не успвшихъ додлать своихъ собственныхъ работъ. Такіе сгоны длались въ лто боле десяти разъ. Въ лто, отъ 23-то апрля, когда въ деревняхъ уже начинались полевыя работы, и до 24-то ноября, когда поканчивалось молоченье, Дарья Власьевна занимала, такимъ образомъ, своею работою до десяти тысячъ даровыхъ работниковъ, считая мужиковъ и бабъ. Конечно, при всей ея безалаберности, можно было при помощи этой массы жить, уплачивать долги, строиться и тягаться. Но, кром того, на нее шло до шестисотъ лошадей въ лто, такъ какъ мужики обязаны были представлять съ каждаго тягла по лошади на пашню и на возку сноповъ, а барщинные приводили съ собою лошадей на работу для возки копенъ, такъ что ихъ было въ распоряженіи барыни каждый день отъ пятнадцати до двадцати. Кром оброка въ двадцать рублей съ тягла, состоявшаго изъ двухъ душъ, каждый крестьянинъ долженъ былъ доставлять Дарь Власьевн по четверику малины, черники, брусники, орховъ и сушеныхъ грибовъ, по десятку яицъ, по заколотому полугодовалому птуху, да по двадцати аршинъ холста изъ барскаго льну. Сверхъ того, въ лтніе дни обязаны были являться и дти крестьянъ по зову барыни для сбора ягодъ и грибовъ на разные годовые запасы. Наступала зима, оброчные совсмъ не призывались на работу, только барщинные отрабатывали два дня въ недлю; но зато, когда нужно было везти масло на ярмарку или хлбъ въ городъ на продажу, то эти обязанности падали на однихъ оброчныхъ; барщинные, справлявшіе частныя подводы, возившіе дрова, сно и хлбъ на мельницу, не принимали участія въ этой операціи. Такимъ образомъ, Дарья Власьевна имла въ своемъ распоряженіи въ годъ до тысячи трехсотъ лошадей и до двнадцати тысячъ чоловкъ рабочихъ.
Новые порядки застали ее совершенно врасплохъ и съ уменьшившимся наполовнпу числомъ крестьянъ. Она не умла обращаться
— Да помилосердуйте, отцы родные! — восклицала она. — Я же мужикамъ, холопамъ своимъ, волю дала, да я же имъ и за работу плати! Съ одного вола дв шкуры содрать хотятъ. Да этакъ никакихъ капиталовъ не хватить.
— Но вдь ваши деньги вернутся, вы за хлбъ посл вдвое возьмете, — успокоивали ее слушатели.
— Какъ это вдвое, благодтели? Да нешто хлбъ-то вдвое вздорожалъ? Не слыхала я этого что-то! Какія прежде цны стояли, такія и теперь стоять…
— Да вы не такъ поняли; вамъ говорятъ, что вы вдвойн вернете то, что заплатите за работу.
Дарья Власьевна въ тупомъ недоумніи моргала глазами и, вздыхая, произносила:
— Ужъ точно, что этого мн и во вки вковъ не понять. А одно то я понимаю, отцы мои, что въ конецъ разорилась моя головушка: и за работу-то я заплати, и земли-то у меня убавилось, и хлба-то у меня теперь, если рубль и выручишь при продаж, такъ половину за подводы отдашь… Вотъ он цны-то двойныя каковы…
Несмотря на страшно низкія рабочія цны, она, все-таки, обсчитывала рабочихъ и нанимала ихъ до крайности мало, такъ что большая часть изъ уцлвшей земли или обработывалась плохо, или отдавалась за ничто. Стала она нанимать на все лто шестерыхъ работниковъ и двухъ работницъ, но такъ какъ это составляло въ лто только полторы тысячи работниковъ, вмсто прежнихъ десяти тысячъ, то пришлось половину снокоса отдать мужикамъ изъ половины, а землю, оставшуюся за отводомъ крестьянскаго надла, барыня ршилась отдать мужикамъ за то, чтобы они дали ей, когда потребуется, по полутораста работницъ и до девяноста лошадей въ лто, да свезли бы на мельницу хлбъ. Для работы Дарья Власьевна держала теперь только двухъ лошадей; на зиму нанимала только одного работника и одну работницу, такъ что въ годъ у нея уменьшилось рабочаго народа въ восемь разъ, а лошадей вчетверо, и приходилось отправлять и масло, и хлбъ на продажу паймами…
Кто хорошо знаетъ нашъ старый помщичій бытъ, тотъ пойметъ, что крестьяне Дарьи Власьевны находились въ лучшемъ положеніи, чмъ крестьяне сотенъ другихъ помщиковъ. Ея семья состояла только изъ девяти человкъ, а не изъ пятнадцати, у нея крестьянъ было сначала двсти душъ, а не какихъ-нибудь двадцать, она не тянула съ нихъ пяти барщинныхъ дней въ недлю; она чаще жаловалась на свою беззащитность, чмъ порола мужиковъ, и больше всего брала женскими средствами — языкомъ и руками… Но все же, разоренные почти въ конецъ предшественниками Дарьи Власьевны, имя дурную землю, не умя ее хорошо обрабатывать, да и не имя къ тому средствъ про недостатк скота, они бдствовали невообразимо. Были для нихъ не малымъ несчастіемъ незначительность Дарьи Власьевны и ся страсть къ тяжбамъ. Начальство, то-есть становые, исправники, слдователи, уздные врачи, — не уважало помщицу и было озлоблено противъ нея. Это неуваженіе и эта злоба отражались и на ея крестьянахъ, которыхъ каждое слдственное дло приводило просто въ ужасъ, А за слдственными длами недостатка не было, такъ какъ сосдніе помщики, вчно состоявшіе въ тяжб съ Дарьей Власьевной, мстили ей и ея мужикамъ. Даже сосдніе крестьяне, зная, что бабиновскій мужикъ воръ и пропойца, валили на него все: онъ и лошадь увелъ изъ сосдняго села, онъ и кабакъ спалилъ съ пьяныхъ глазъ, онъ и прохожаго на дорог убилъ… Съ горя пили бабиновцы, съ горя, вмсто работы, добывали нищенствомъ оброчныя деньги. Но мало горя прибавляло имъ и то обстоятельство, что они были подгородные. Все, что было кругомъ бабиновцевъ, относилось къ нимъ или съ презрніемъ, или съ злобой.
— Ишь, бабиновская оборванка!.. Ты съ бабиновской барыней пара!.. Держи ухо востро, не то бабиновскіе пострлята оберутъ!.. Поди-ка въ бабиновцамъ, да поучись, какъ люди кланяются!
Такія позорящія бабиновцевъ фразы слышались очень часто какъ между помщиками, такъ и между крестьянами, какъ о семь, такъ и о мужикахъ Дарьи Власьевны… Пословица «каковъ попъ, таковъ и приходъ» оправдывалась вполн.
Среди подобной обстановки можно было жить только очертя голову, плюя на все, платя окомъ за око, зубомъ за зубъ, какъ жили дти и вчно пьяные, ворующіе, гд можно украсть и, все-таки, голодные крестьяне Дарьи Власьевны; или нужно было бжать отсюда, какъ бжалъ Николай Николаевичъ, какъ убгала, при первой возможности, его старшая дочь… Въ тотъ день, съ котораго начинается нашъ разсказъ, Дарья Власьевна, раздраженная мужикомъ, захавшимъ на ея поле, разсерженная бездятельностью мужа, немного утшилась тмъ, что, наконецъ, ея «шалопай» снова удетъ и скроется отъ ея глазъ.
Окруженный дтьми, Николай Николаевичъ уже садился въ бричку старомоднаго фасона, какія встрчаются только въ провинціи, когда къ крыльцу дома подкатилъ щегольскій кабріолетъ. Изъ кабріолета, бросивъ вожжи стоявшему на двор работнику, легко и ловко выскочилъ человкъ среднихъ лтъ съ тонкими чертами лица, съ маленькими ручками, съ красивыми узкими ногами и съ изящными тонкими усиками. Это былъ истый франтъ, нарядившійся по послдней мод въ лтній статскій костюмъ. Гость бросилъ небрежный и разсянный взглядъ на столпившуюся на крыльц группу, кивнулъ головою хозяину дома и мелькомъ спросилъ его: