Под гнетом окружающего
Шрифт:
— Куда это?
— Опять въ бга! — отвтилъ Баскаковъ и, поцловавъ дтей, сталъ садиться въ бричку, но еще не халъ, повидимому, поджидая кого-то, должно-быть, старшую дочь, которой не было на крыльц.
Гость прошелъ въ господскій домъ, не обращая никакого вниманія на пятившихся отъ него ребятишекъ.
— А, Михаилъ Александровичъ, милости просимъ. Прошу покорно! — суетливо заговорила хозяйка дома и стала торопливо очищать для гостя одно изъ захламощенныхъ креселъ.
— Бла-годарю, — проговорилъ гость. — А Лизавета Николаевна?
— Дома,
— Я могу и подождать, — небрежно замтилъ гость, похлопывая себя хлыстомъ по сапогу. — Зачмъ спшить?
Онъ разсянно сталъ ходить по комнат, вбросилъ для чего-то въ глазъ стеклышко и подшвырнулъ ногой какую-то, попавшуюся ему подъ ноги, тряпку. Хозяйка поспшила нагнуться и прибрать эту вещь, помшавшую гостю.
— Не достроилась я, все въ безпорядк еще, — оправдывалась она, но не получила отвта.
Прошла минута молчанія. На двор загремли колеса.
— Ну, ухалъ! — обрадовалась хозяйка и крикнула:- Лиза, Лиза, Михаилъ Александровичъ пріхалъ!
— Я видла, — послышался сдержаннымъ голосомъ произнесенный отвтъ, и въ комнату вошла Лиза; она вся зарумянилась и тщетно старалась скрыть волненіе.
Скрывать свои чувства ей никогда не удавалось.
Михаилъ Александровичъ пожалъ ей руку.
— А я пріхалъ къ вамъ… — началъ онъ.
— Я уйду, я уйду! Извините, у меня дла… Но достроилась я… Я, вдь, мать семейства, — перебила его хозяйка и засовалась по комнат, захватывая съ собою что-то изъ валявшагося подъ диваномъ хлама.
Задонскій кивнулъ головой, даже не взглянулъ на нее. Она вышла.
— Свиданіе устраиваетъ! — раздражительно и съ злой ироніей произнесла Лизавета Николаевна и отвернулась лицомъ отъ гостя.
— Вы сегодня не въ дух? — спросилъ онъ.
— Да разв можно быть здсь въ дух? — строптиво спросила въ свою очередь двушка.
— Привыкнуть надо, — мягко и наставительно произнесъ онъ; потомъ нжно взялъ и поцловалъ ея руку.
Двушка стояла, но шевелясь, на мст и, сдвинувъ брови, о чемъ-то думала.
— Знаете ли, мн иногда кажется, что вы не только презираете мою семью, но сметесь и надо мной, — задумчиво, и серьезно проговорила она.
— И вы врите этимъ чернымъ думамъ? — вкрадчиво и мягко спросилъ онъ, любуясь ея прекраснымъ въ задумчивости лицомъ.
— Что толку, если бы и поврила теперь? — спросила она глубоко-печальнымъ тономъ, невольно длая удареніе на послднемъ слов.
— Да! я и прежде говорилъ, что я кажусь вамъ человкомъ слишкомъ помятымъ жизнью, для того, чтобы ваша чистая натура отдалась мн безъ сомнній, безъ подозрній, съ полной врой въ меня, — съ упрекомъ и горечью замтилъ онъ.
— Милый, что
Казалось, что теперь она такъ же искренно желала удержать его возл себя, какъ за минуту ей хотлось отогнать его прочь. Что-то нервное, нетерпливое было во всемъ ея существ. Такъ выглядятъ люди, не давшіе себ яснаго отчета въ своихъ чувствахъ, не нашедшіе своего настоящаго пути и даже не знающіе, гд его искать. Они бросаются туда и сюда, удовлетворяются чмъ-нибудь на минуту и потомъ снова мечутся и волнуются нетерпливой досадой и чувствомъ неудовлетворенности.
— А теперь опять проглянуло солнце? — шутилъ съ ней прізжій, какъ съ капризнымъ ребенкомъ.
— Солнце, солнце и любовь!.. Любовь прежде всего, выше всхъ подозрній, вн всякихъ вопросовъ, — говорила она, и ея глаза вдругъ заблестли необычайнымъ огнемъ страсти, веселости и удали.
— Здсь скверно, грязно, душно; подемъ въ поле! — смло предложила она.
— Но ты забываешь, что теперь везд народъ, везд глаза… Насъ увидятъ.
— Ты трусишь? — захохотала она и прибавила вызывающимъ тономъ:- А я ничего не боюсь, ничего! Пусть смотрятъ, пусть говорятъ!.. Вдь у насъ, у кисейныхъ барышень, ни въ чемъ нтъ мры! — насмшливо закончила она.
Михаилъ Александровичъ очень боялся тхъ минуть, когда Лизавета Николаевна начинала очень горько и безпощадно подтрунивать надъ собою. Онъ почему-то угадывалъ, что въ одну изъ такихъ минутъ она разомъ взглянетъ на свое положеніе и отрезвится отъ увлеченія. Онъ поспшилъ перемнить разговоръ.
— Меня тетка ждетъ. Завтра она пришлетъ за тобой. Соскучилась… Ты прідешь?
— Да…
Въ эту минуту на двор послышатся шумъ и раздались крики ребятишекъ:
— Иванъ Григорьичъ пришелъ! Иванъ Григорьичъ пришелъ!
Черезъ нсколько времени въ гостиную, гд стояли молодые люди, явился новый гость. Это былъ не очень красивый, немного неуклюжій человкъ, не то баринъ, не то мщанинъ; на видъ ему можно было дать двадцать семь, двадцать восемь лтъ, хотя, на самомъ дл, ему едва минуло двадцать четыре года. На немъ были надты высокіе сапоги, въ которые были засунуты брюки. Ребятишки бжали за нимъ въ припрыжку, и одинъ изъ лихъ шаловливо привсился за руку гостя; тотъ, кажется, даже и не замнить этой, не совсмъ легкой и не очень удобной, ноши.
— Иванъ Григорьевичъ, здравствуйте. Давно ли пріхали? — дружески протянула гостю руку Лизавета Николаевна.
— Сегодня, по утру, — отвтилъ онъ, радушно сжимая протянутую ему руку.
— Лиза, Лиза, Иванъ Григорьичъ мн книжку съ картинками привезъ, — кричалъ одинъ мальчуганъ.
— И мн, и мн,- кричали другія дти.
— Попрежнему балуетъ ихъ, — разсмялась Лизавета Николаевна.
— Чтобъ пугаломъ учителя не считали, — усмхнулся онъ.
— Ну, васъ-то и безъ того не сочтутъ пугаломъ, — проговорила она и поспшила представить другъ другу гостей.