Под грязью - пустота
Шрифт:
Не выпуская пальца, Заяц рванулся из-под Дыни в сторону. Снова крик. Заяц вскочил, рванул руку Дыни вверх, а потом ногой ударил в локоть. Изо всей силы. Снова крик. И тогда Заяц, наступив ногой на плечо Дыни, лежащего лицом вниз, резко рванул ее вверх, выворачивая руку из плечевого сустава, разрывая мышцы и сухожилья.
Крик, наконец, захлебнулся, тело Дыни обмякло. Заяц отпустил руку, вытер ладонью лицо, поднес испачканную кровью руку к глазам, попытался вытереть кровь и грязь о джинсы.
– Это…
– Круто! – восхищенно сказал Нолик.
– Круто, – бесцветным голосом подтвердил Краб, – Что там с Дыней?
Кирилл присел возле лежащего, осторожно заглянул в лицо:
– Вырубился.
– Ясный хрен, – сказал Нолик, – ему ж Заяц, считай, руку вырвал. С корнем.
Заяц стоял, покачиваясь перед Крабом, понимал, что нужно что-то сказать, но не мог. Не мог. Сил осталось только на то, чтобы время от времени снова и снова пытаться вытереть лицо. Но и это не получалось. Кровь пополам с грязью просто размазывалась густым сиропом.
– Значит, у нас победил Заяц, – сказал тихо Краб.
– Заяц, – подтвердил Нолик, но вдруг понял, что в голосе Краба что-то не так. Что-то тревожно звякнуло в голосе Краба.
Услышал это и Заяц. Он взглянул в лицо Крабу. Побледнел.
– Я… – прохрипел Заяц, – я же…
– Победил?
– Да… Ты ведь…
– Что я? Что? – Краб оказался с Зайцем лицом к лицу, – Я сказал, что мы решим, кто у нас лишний.
– Он… – Заяц ткнул рукой вниз позади себя, в сторону Дыни.
– Он? Он? Ты у нас победил. А что же ты там, в клинике не дрался? А? Его вон калекой сделал, если он вообще переживет болевой шок. Дружка своего изуродовал. А там, в клинике? Струсил? Струсил.
Никто не заметил удара в горло. Заяц захрипел. Ноги стали ватными и перестали держать тело.
Заяц попытался вздохнуть, но не смог. Воздуха не было. Вязкая темнота залепила горло, затопила все вокруг.
Я ведь победил, подумал Заяц, победил. Воздуха! Воздуха.
– Добей, – сказал Краб Нолику.
– Что?
– Добей!
Заяц задыхался, тело его извивалось, ноги сгребали опавшие листья в кучу. Как та блядь вчера в лесу, подумал Нолик. Вытер руки о куртку.
– Плохо слышишь?
– Я сейчас, сейчас… – Нолик оглянулся на Кирилла, ему почему-то пришло в голову, что как и ту бабу вчера днем, Зайца нужно мочить ножом, – Чем его?
– У тебя же три ствола! – взорвался Краб.
Три ствола. Точно. У него ведь ТТ, который в машине дал Краб, и стволы Зайца и Дыни. Нолик вытащил ТТ из внутреннего кармана, передернул затвор.
У Зайца дыхание уже почти восстановилось. Он перевернулся на спину, и взгляд его встретился с взглядом Нолика. Зрачки расширились.
Спусковой крючок пистолета подался неожиданно легко. Отдача дернула руку. Пуля ударила в землю возле самой головы Зайца.
Мимо, обожгло Нолика. Он быстро глянул на Краба и торопливо нажал на спуск. Раз и еще раз. Одна пуля пробила Зайцу горло, вторая – вошла точно между глаз.
– Ладно, – сказал голос Краба откуда-то издалека, – поехали. Дыню в машину. Этого оставьте так.
Толчок в спину привел Нолика в чувство.
– Давай, – сказал Кирилл, – бери Дыню за ноги.
Григорий Николаевич Хорунжему не нравился. Хорунжий отметил это с некоторым неудовольствием и даже неодобрением. Он слишком давно тянул лямку субординации, слишком часто сталкивался с ее необходимостью и с тем, что она должна. Просто обязана доминировать над чувствами симпатии и антипатии.
Хорунжий даже гордился тем, что никогда не вносил в работу личных чувств. Ну, или почти не вносил.
Старею, подумал Хорунжий. Старею и становлюсь сентиментальным и раздражительным. Сентиментальным по отношению к Гаврилину и раздражительным к начальству.
Хотя… Отношение к Гаврилину, если разобраться, не было сентиментальностью, а к Григорию Николаевичу Хорунжий относился не с раздражением, а с опаской. Именно с опаской.
Хорунжий верил в свое чутье. В инстинкт, рефлексы, озарения, удачу, судьбу… Во все то, что люди называют мистикой.
Что конкретно в разговорах с Григорием Николаевичем не нравилось Хорунжему. Утренняя встреча не понравилась особенно. Голос, лицо. Жесты – что-то они должны были означать для Хорунжего. Что-то должны были означать…
И Хорунжий пока не мог точно сформулировать что именно. В таких случаях он предпочитал не подгонять свой мозг и чувства. Пусть себе неторопливо переваривают полученную информацию. Плохо было не это. Плохо было то, что нужно немедленно состыковаться с Григорием Николаевичем. Получить от него ценные указания.
Хорунжий зашел в кафе пораньше, чтобы позавтракать и подумать. Как ни странно, в сутолоке и шуме кафешек он чувствовал себя гораздо спокойнее и комфортнее, чем в одиночестве между четырех стен.
Шум, говор, хаотическое движение посетителей от стойки к столикам и обратно, звон посуды – он пропускал все это сквозь себя, как сквозь фильтр, потом внимательно анализируя осевшую в уме информацию.
Все происходящее он воспринимал как единую картину, ему не нужно было рассматривать каждого человека в отдельности, чтобы уловить источник опасности, или, хотя бы, излишнего внимания.