Под крестом и полумесяцем. Записки врача
Шрифт:
– Губы вытри, – шепнули Блёстову в спину.
– Свои, – уточнил третий голос.
– Набрось ей платок.
– Подушку положи под попку…
– Тебе теперь дорога жениться, брат.
Блёстов приблизился к манекену, в уме рисуя картины кровавой и ужасной катастрофы, приведшей к реанимационному мероприятию. Куклу рвало на части зубами, крючьями, лопастями пропеллеров. Вздохнув, он молитвенно сложил ладони.
– Не так, – поправил его доцент. – Смотрите: надо крест-накрест. Ладонный бугор выпирает и упирается в нужную точку.
– У него выпирает не ладонный бугор, – прошелестело сзади.
– Но и не лобный, –
– И не выпереть, когда нечему…
– Зато есть кого…
Блёстов, держась высокомерно и расслабленно, сложил руки, как велено. Доцент улыбнулся и набросил манекену на лицо марлевую повязку.
– Бог вас знает, – сказал он с прищуром, – что вы в себе носите… Пиво пьете из сопливых кружек…
После Блёстова дело стало спориться; группа подтягивалась к столу, вминала резину – кто от души, а кто с прохладцей; чопорно и холодно прикладывались к намарленным устам; иные вживались в роль и дули в резиновые губы по-настоящему, ибо заранее полнились любовью к человечеству и хотели себе навыка.
Когда упражнение завершилось, каждый участник ощутил себя в какой-то условной мере уже участвующим в оздоровлении граждан. Еще вчера никто из них не имел представления, куда и как наложить целительные ладонные бугры, да сильно ли нажимать, чтобы не сломать ребра. И сколько раз полагается дунуть («Не вдуть, не перепутай», – предупредил Николаев), дабы вернуть кислород в осиротевшие легкие, а самое главное – куда после всего содеянного звонить.
Блёстов, Николаев и еще одна веселая девушка по прозвищу Монолиза попрятали халаты в сумки, переобулись и вышли из клиники. Всем троим было к метро; по пути остановились, как всегда, выпить пива, и Монолиза, как обычно, взяла себе маленькую кружку, а Николаев облепил ущербный край своей большой кружищи каменной солью бесплатного, уже коммунистического, пользования.
– Вот мы стоим здесь и сейчас, – блаженно молвил Блёстов, берясь за старое. – Старый Перлз умел остановить мгновение.
– Чародей, да и только, – покачал головой Николаев.
Напившись пива, друзья завернули в метро. Важность от сознания того, что им отныне доступны вещи, возможные не всякому пассажиру, еще не рассосалась и даже чуть-чуть загустела от духоты.
– Ишь сколько набилось, – сказал Николаев, провожая взглядом старушку с хозяйственной тележкой; старушка, ковылявшая впереди, по-козьи скакнула и ловко поплыла по эскалатору, держась за грудь и тяжело отдуваясь. – Причем именно здесь и сейчас.
– Здесь и сейчас, – снова проблеял Николаев, – здесь и сейчас я наблюдаю скопление мутного люда, и мне не терпится выйти из этого состояния.
– Значит, ты осознал гештальт, – сказал Блёстов.
– Заткнитесь оба, – приказала Монолиза. – Давайте о прекрасном.
И прикусила язык, потому что эскалатор резко, как он один умеет, остановился, и всех шатнуло. Друзьям до схода оставалось совсем не много; они разобрали крики «Доктора! Доктора!», летевшие из собравшейся толпы. Блёстову нравилась Монолиза, и он решил опередить ее, опередить Николаева, добежать первым. Это удалось ему без труда. «Я – врач!» – твердил он на каждой ступеньке, и люди нехотя расступались, как манекены, в надувании коих преуспел Блёстов. Добравшись до места, он увидел, что на платформе лежит человек и, похоже, ничуть не дышит; Блёстов помнил, как проверяется пульс, и проверил: пульс не прощупывался.
– Не пьяный,
Краем глаза Блёстов отметил, что Монолиза уже здесь и сейчас, как выражался смекалистый Перлз: стоит и ждет подвига, что свойственно дамам всех эпох и народов и дает их рыцарям право на приставку «моно», пусть даже с другими прозвищами. Николаев бессмысленно хватал лежавшего то за руку, то за ворот и поминутно приподнимал ему веки в надежде, что это поможет, как помогало одному сказочному герою, однако под веками было белым-бело, с прогалинами собачьей желтизны.
Блёстов разодрал на мужчине пальто, сел на корточки, хотя удобнее было бы встать на колени, сложил себе ладони («чтобы не сложить тебе», – пролетела, кукуя, циничная мысль) и приступил к чуду оживления человека.
– Молодчина какой, – дышали вокруг.
Шапка съехала Блёстову на глаза, он вспотел, переходя от бледной, в малиновых точечках, груди к губам – и обратно. О марлевых повязках и носовых платках от гигиены и для профилактики Блёстов не вспоминал. Он работал как заведенный – мечтая, моля об удаче: это был он, Блёстов, как он есть, здесь и сейчас, и этот законченный образ запечатлевался в сознании взволнованных зевак бетонным гештальтом, среди которых была и та, ради которой он, собственно говоря, и старался; вот еще немного… Мужчина вдруг дернулся и начал кашлять; тогда, заслышав этот кашель, Блёстов напрягся сверх мыслимого, надавил и оглушительно пукнул.
Горное эхо, пронзая толпу вокруг тела, разлетелось по станции.
Спасенный шевелил руками и ногами, понемногу садился; к нему уже направлялись настоящие халаты с чемоданами, а Николаев радостно и негромко напевал фамилию родоначальника гештальта.
– Остановись, мгновенье, здесь и сейчас, – сказал он Монолизе, которая покраснела и улыбалась, глядя в сторону.
Блёстов распрямился. Поправил шапку.
– Вы молодец, – говорили ему, – как ваша фамилия?
Блёстов замотал головой и начал пятиться в двери подоспевшего поезда.
Николаев крикнул фамилию, но другую, не Блёстова, а все того же ученого аналитика.
Оживший же поглядел под себя. Он сидел, по-собачьи встряхивался, не в силах понять, где это он здесь и что будет сейчас.
Последний полустанок
Эвтаназия – умерщвление из гуманных побуждений в безнадежных случаях.
Терапевт
– Здравствуйте, ваши анализы готовы. Пожалуйста: клинический крови… моча… сахар… яйцеглист… Тоня, поищи его РВ. Вот, все на месте. Теперь идите к заведующей в тридцать четвертый кабинет, возьмете у нее номерок к эвтанологу.
– Как, уже к эвтанологу? Я еще окулиста не прошла.
– Окулист болен. Все время на больничном, просто бедствие. Тоже кандидат…
– Доченька, мне бы к ифтанологу…
– Номерки дает только заведующая, надо у нее записаться. За неделю вперед. Очень много больных, а специалист один.
– Я не понимаю – почему меня сразу к эвтанологу?
– А вы к кому бы хотели?
– Откуда мне знать? Это вы должны разобраться! Говорят, мою болезнь хирург лечит…
– Ну вы же видите – вот, хирург написал: противопоказаний к посещению эвтанолога нет. Чего вам еще нужно? Идите себе в тридцать четвертый кабинет…