Под личиной
Шрифт:
Юноша потерял интерес к учебе. Если раньше он смотрел на порядки в Первой городской как бы со стороны, с присущими молодости безразличием и здоровым эгоцентризмом, то случай в спортзале неожиданно высветил совершенно в ином свете его место в обществе.
Он пока не мог объяснить себе, почему стал ненавидеть лютой ненавистью людей богатых, обеспеченных, и тех, кому все позволено благодаря служебному положению.
До сих пор ему казалось, что он обязательно пробьется к высотам, позволяющим жить на широкую ногу.
Андрей
А затем они поедут в лучший ресторан и поужинают в отдельном кабинете при свечах. И чтобы на столе был букет из алых роз.
Он даже составил меню ужина, в котором обязательно должен присутствовать лангуст, сваренный в белом сухом вине.
Дальше этого мечты Андрея не простирались. Наверное, сказывалась его рациональная натура. Сам того не осознавая, он был прагматиком до мозга костей.
Вернее, становился им – все-таки молодость в какой-то мере смягчала, нивелировала непростой, скрытный характер юноши. Он еще был способен на необдуманные поступки и нередко повиновался не холодному, трезвому рассудку, а велению сердца.
Его новый класс по составу был похож на лоскутное одеяло.
Если в Первой городской в основном занимались дети далеко не бедных родителей, то в двадцать седьмой школе кого только не было. Пестрый состав ее учеников напоминал молодое вино в бродильном чане: бурлил, колобродил, пенился и выплескивался наружу; нередко случалось, что за год какой-нибудь класс обновлялся на треть.
Одиннадцатый "Б", куда определили Андрея, не был исключением из общей ситуации. Поэтому, крепкие дружеские связи, которыми отличаются старшеклассники, здесь были слабыми, традиции практически отсутствовали, а отношения между учениками быстро меняли полярность: от панибратства до откровенной вражды.
Но в основном старшеклассники были заняты личными проблемами. Девизом одиннадцатого "Б" могло стать выражение: "Живи, как хочешь, сам и не мешай жить другому".
В новом для Андрея коллективе эгоизм был возведен в ранг религии. Что для юноши было спасительной отдушиной – никто не лез к нему с расспросами, не набивался в приятели и не учил жить по новым правилам.
Он был предоставлен самому себе, а потому, не мудрствуя лукаво, сразу же забрался на "камчатку" – сел за последнюю парту.
Небольшие проблемы начались спустя две недели. Все это время к нему незаметно присматривались, оценивали: девушки – со своей колокольни, а парни – со своей.
На одной их перемен к нему подошел цыган, которого кликали Маноло, и доверительно спросил:
– Курнуть хочешь?
Андрей сразу понял, что подразумевалось под словом "курнуть".
– Нет, – ответил он, спокойно выдержав взгляд жгуче-черных глаз Маноло.
– За бесплатно. Я угощаю.
– Спасибо, я не курю.
– Может, "шырка" или "колеса" нужны? Так это мы мигом…
– Извини, брат, – жестко сказал Андрей, – но я наркотой не балуюсь.
– Все, все, я сваливаю.
Маноло показал в ослепительной улыбке все свои зубы.
– Будем считать, что я тебе ничего не говорил, а ты – не слышал.
– Заметано, – согласился Андрей.
Что-то насвистывая и поигрывая брелоком с ключами от подержанного "Фольксвагена", Маноло вышел из класса. Андрей не без зависти посмотрел ему вслед. Да, умеют жить некоторые…
Этот парень был удивительным цыганом.
Мало того, что Маноло фактически уже получил среднее образование (до выпуска осталось всего ничего), что среди цыган было большой редкостью, так он еще и учился весьма неплохо. И при этом ухитрялся прилично зарабатывать.
Впрочем, теперь Андрею стало понятно, каким образом…
Второе испытание на прочность произошло через два дня после разговора с Маноло. Все началось с невинной детской шутки: опять-таки на перемене кто-то из ребят присел позади Андрея на корточки, а худой, но жилистый, Мухаметшин будто нечаянно толкнул юношу в грудь.
Конечно же, Андрей упал, и старшеклассники демонстративно расхохотались. В мгновение ока очутившись на ногах, юноша едва не совершил очередную глупость – ухмыляющаяся татарская физиономия Мухаметшина была так близко…
Но тут же сработал внутренний тормоз, и Андрей, остывая, тихо сказал – так, чтобы слышал только Мухаметшин:
– Еще раз "пошутишь" подобным образом, вобью тебе зубы в глотку.
С этими словами он развернулся и вышел на улицу – дело было в школьном вестибюле.
Озадаченный Мухаметшин, не ожидавший подобной реакции, недоуменно хлопая длинными ресницами, молча переглянулся с приятелями и неуверенно пожал плечами. Ему почему-то больше не хотелось зубоскалить; жесткий непреклонный взгляд новенького достал его до самого нутра.
После этого случая Андрея оставили в покое. Он был сам по себе, и в то же самое время как бы растворился среди одноклассников, превратившись в нечто усредненное, не выделяющееся из толпы ни по каким параметрам.
Но Андрей и хотел оставаться малозаметным, а потому вскоре его новое положение стало казаться ему просто идеальным. Он отдался на волю течения и плыл, не прикладывая почти никаких усилий. В том числе и по части учебы, которую он практически забросил.
Его спасала лишь феноменальная память; он мог с большой точностью повторить речь учителя даже спустя неделю. А письменные задания Андрей просто списывал перед уроками. В двадцать седьмой такая практика превратилась в обычай.