Под музыку Вивальди

Величанский Александр

«Чуть от тела оттает…»

Чуть от тела оттает, через дождь или снег, но душа отлетает неминуемо вверх — в космос – скопище теней — черный – не голубой, атмосферных явлений не касаясь собой.

«Стена стволов…»

Стена стволов, кустов ли прутья. Обрывки слов. Обрывы круч. И коль не путь — хоть перепутья дай, Боже, – пустошью не

мучь.

«Землей была им вера…»

Землей была им вера: над странами они парили, словно ветром несомые огни созвездий ли небесных, селений ли чужих… И за полета бездну все сторонились их.

«Торопясь на постой…»

Торопясь на постой, на зачахших конях едет рыцарь худой, едет рыцарь-толстяк: толстый прет напролом, доходяга – отстав, (где же Санчо с ослом?) — Дон Кихот и Фальстаф.

«Когда бы был я…»

Когда бы был я седым буддистом и подлежал бы пасьянсу кармы, хотел бы я перевоплотиться в мелодию, чтоб меня играли.

«Тьма: сумерек осенних…»

Тьма: сумерек осенних связующий дымок сметает все, как веник, как ветер, из-под ног, и шапкою на воре горит заря – точь-в-точь — расплывчата, как море, беспочвенна, как ночь.

«Поначалу лишь обрядом скорби…»

Поначалу лишь обрядом скорби кажутся нам смерти годовщины. А чуть позже – юбилейным лаком лессируется о близких память, словно удаляются от нас они, но после, если хватит незаметной жизни, в праздник превратятся эти даты, оттого ль, что с каждым годом ближе мы к ушедшим, оттого ль, что в смерти глиняной и вправду мы не видим, но предчувствуем рождение второе.

«Не таскать нам воду…»

Не таскать нам воду летом безоглядным, невозбранный воздух ребрами сжимая, не колоть нам дров – эх, воздыхая темный предвечерний воздух осени бескрайней, не глядеть, как гладит ласковое пламя алые поленья тягою небесной.

«Бескрылых деревьев слетаются стаи – пора…»

Бескрылых деревьев слетаются стаи – пора опять расставаться со словом – что может быть горше? — но нам расставаться со словом теперь уж не гоже — сегодня расстались, зато неразлучны вчера.

«Чтоб вам провалиться…»

Чтоб вам провалиться, щеки и глаза! — исказились лица, скорчилась краса. Что ж былого пыла лицам не вернуть? — иль в них проступила их былая суть.

«То лета красного пылища…»

То лета красного пылища, то осень – раз в седмицу – синь: весна навыворот, а зим снега: былого пепелища. И человек – не слеп, не зорок — в лежалом пожилом пальто век что-то вымолвить спросонок хотел бы, но не знает ЧТО.

«Я побывал у подножья берез…»

Я побывал у подножья берез, видел рябины кровавую гроздь, кровосмешенье желтка и чернил — Иван-да-Марью, глядел, как закрыл глаз свой цикорий. У спуска к ручью я задохнулся огромной крапивой, и облака синевою счастливой вновь надо мной разыграли ничью.

«Удаляясь по алее…»

Удаляясь по алее от ночного фонаря, с каждым шагом все длиннее, все бледнее тень моя — так иду я среди ночи — мне ж навстречь от фонаря следующего – все короче тень идет, но не моя.

«Забвения лед…»

Забвения лед, словно зеркала гладь, глядит лишь вперед — не оглянется вспять: из лжи отраженья не надо, поверь, ломиться в забвенья ОТКРЫТУЮ дверь.

«Довольно дури!..»

Довольно дури! — поеду к морю — поймаю в нем золотую рыбу, все тайные ей повем желанья и с миром в дом возвращусь утешен: в пучину канула моя тайна, как будто камень немой, как рыба — как ни реви, ни рычи, пучина, молчит в тебе моей рыбы тайна!

«Сухая пустынность весенних бессолнечных дней…»

Сухая пустынность весенних бессолнечных дней: ни черного снега, ни зелени проблеска – сухо: как в рыжей глуши фотографий – серее, рыжей слепых фотографий, где мы б не узнали друг друга.

«Стволы берез, как свитки…»

Стволы берез, как свитки: невнятен нам с тобой сей грамоты-улитки подтекст берестяной, и только ветер броский читает – грамотей — сырых ветвей наброски, каракули ветвей.

«Я так привык к упрекам, что иной…»

Я так привык к упрекам, что иной раз принимал в свой адрес безымянный то колкость, то подначку, то навет, которые ко мне и относились, раз я их принимал пусть без причин достаточных…

«В нашей плоти провал и проруху…»

В нашей плоти провал и проруху кануть оной Прообразу вдруг? — не во плоть Он облекся, а в муку, в корчи наших разбойничьих мук.