Под покровом небес
Шрифт:
Они – это ряд глинобитных колодцев в пустыне. Но близко ли? Из его положения это понять трудно: он лежит, пришпиленный к земле каким-то старым свалочным железом. Все его существование сводится к боли. Никаких сил, сколько с ними не собирайся, не хватит, чтобы сдвинуться с этого места, где он лежит проткнутый, с выставленными к небу кровавыми внутренностями. Он представил себе, что вот придет сейчас какой-нибудь враг и ногой наступит прямо на его отверстый живот. Потом представил, как он встает, бежит по извилистым проходам между глухими стенами. Там можно часами бегать что в одну сторону, что в другую по одинаковым коридорам без единой двери, но так и не найти выхода. Уже темнеет, они все ближе, а он уже еле дышит. Конечно, если захотеть достаточно сильно,
Слишком поздно! Перед ним вздымается лишь бесконечная черная стена, а вдоль нее наискось шаткая железная лестница, по которой он должен взойти, зная, что наверху, на последней ее площадке, они ждут его с громадным камнем наготове и, как только он достаточно приблизится, спустят камень по лестнице на него. Едва он окажется у самого верха, камень с громом покатится и ударит с силой, способной убить весь мир. И камень в него ударил, он опять кричит, ладонями прикрывая живот, чтобы защитить зияющую там дыру. Потом он перестал воображать и просто лежал под обломками. Такая боль не может длиться долго. Он открыл глаза, закрыл их и увидел над собой лишь тонкий покров небес, натянутый в вышине для защиты. Скоро там появится медленно растущая прореха, завеса небес раздерется и стянется в разные стороны, и он увидит, как то, что за ней таится (а он знал, он всегда знал, что именно там таится), ринется на него со скоростью миллиона ветров. Его крик был отдельной сущностью, стоящей рядом в пустыне. Он длился и длился, не смолкая.
Когда они подошли к крепости, луна достигла уже центра неба. Ворота оказались заперты. Держа Таннера за руку, Кит снизу вверх взглянула на него.
– Что будем делать?
Поколебавшись, он указал рукой на бархан, вздымающийся чуть ли не выше крепости. Они медленно полезли по склону вверх. Холодный песок набрался в туфли, они их сняли и полезли дальше. Здесь, наверху, свет стал совсем невероятным: каждая песчинка испускала частицу звездной яркости, льющейся с небес. Идти бок о бок они уже не могли: гребень самого высокого бархана был слишком узок. Таннер окутал бурнусом плечи Кит и пошел вперед. Вершина оказалась на целую бесконечность и выше, и дальше, чем они могли вообразить. Когда они наконец достигли ее, весь эрг с его морем застывших волн раскинулся перед ними. Останавливаться и осматриваться не стали: абсолютное молчание слишком завораживает. Стоит довериться ему хоть на миг, и его чары потом слишком трудно сбросить.
– А отсюда – вниз! – скомандовал Таннер.
Падая и соскальзывая вместе с потоками песка, они устремились в огромную чашу, залитую лунным светом. В одном месте Кит покатилась и потеряла бурнус; Таннеру пришлось, вкапываясь в песок, карабкаться за ним вверх по склону. Он сложил его и попытался было игриво бросить ей, но бурнус упал, не пролетев и половины расстояния. А она так и скатилась кубарем до дна чаши и лежала там, ждала. Сойдя к ней, он расстелил свое широкое белое одеяние на песке. Они легли на бурнус вдвоем и накрылись его полами. Тогда, в сквере, разговор, который между ними со временем все же произошел, непрестанно вращался вокруг Порта. Теперь этой преграды не было. Таннер поднял взгляд к луне. Взял Кит за руку.
– А помнишь нашу ночь в поезде? – спросил он. Поскольку она не ответила, он испугался, не допустил ли тактической ошибки, и торопливо продолжил: – Мне кажется, с той ночи на весь этот континент не упало больше ни капли дождя.
И снова Кит не ответила. Это его упоминание о ночи, проведенной в поезде на Бусиф, пробудило в ней неприятные воспоминания. В памяти возникли качающиеся тусклые лампы, кислотный запах угольной гари и стук дождя по крыше вагона. Вспомнилась ее неловкость и ужас в общем вагоне, битком набитом местными; но дальше ее сознание что-либо рисовать отказывалось.
– Кит. Кит, что с тобой?
– Ничего. Ты же все сам знаешь. Нет, правда, все нормально. – Она сжала его ладонь.
В его голосе
– Он поправится, Кит. Но в какой-то мере это зависит и от тебя, vous comprenez? [115] Ты должна быть в хорошей форме, чтобы о нем заботиться. Неужто не понимаешь? А как тебе о нем заботиться, если заболеешь сама?
– Да знаю, знаю, – отвечала она.
– Ты же не хочешь, чтобы у меня на руках оказалось двое пациентов…
115
Понимаешь? (фр.)
Она вдруг села.
– Да что же мы за лицемеры такие, оба! – воскликнула она. – Ты ведь не хуже меня знаешь, что я не подходила к нему уже несколько часов. Вдруг он уже умер? Он может умереть там совсем один! А мы и знать не будем. Кто удержит его?
Он поймал ее руку, твердо сжал.
– Ты вот что, погоди минутку, а? Ответь мне на вопрос: кто сможет удержать его, даже если мы оба будем сидеть с ним рядом? Кто? – Он выждал паузу. – Если тебе так уж хочется видеть все в самом худшем свете, тогда сделай милость, девочка моя, включи хотя бы логику. Кто сказал, что он собирается умирать? Ты не должна даже в мыслях допускать этого! И вообще, не сходи с ума. – Одновременно с этими словами он слегка встряхнул ее руку, как делают, когда хотят пробудить человека от глубокого сна. – Ну-ка, будь умницей. Все равно теперь тебе до утра к нему не попасть. Так что расслабься. Попытайся хоть чуточку отдохнуть. Ну пожалуйста.
Слушая его уговоры, она внезапно снова разразилась слезами и, в отчаянии обвив его руками, припала к его груди.
– Ах, Таннер! Я так его люблю! – между рыданиями говорила она, прижимаясь к нему все теснее. – Я так люблю его! Люблю!
Залитый светом луны, он улыбался.
А крик Порта длился и длился, пока горячечное сознание рисовало финал: на земле пятна свежей и яркой крови. Кровь на экскрементах. Вот момент истины, высший предел, на фоне которого меркнет даже пустыня, – когда две эти стихии, кровь и экскременты, долго хранимые друг от друга, сливаются. И появляется черная звезда, точка кромешной тьмы на ясности ночного неба. Точка тьмы и врата в покой. Протяни руку, прорви покров небес, ткань которого истончилась, и будет тебе покой.
XXIV
Она отворила дверь. Порт лежал в странной позе, с ногами, плотно обмотанными простыней. Весь его угол комнаты был как стоп-кадр, фотография, внезапно выхваченная из середины бегущего потока изображений. Кит тихо затворила дверь, заперла ее, вновь повернулась в его сторону и медленно пошла к матрасу. Она затаила дыхание, нагнулась и заглянула в ничего не выражающие глаза. Она уже знала, знала прежде, чем, судорожно вытянув руку, коснулась его голой груди, знала даже без того, чтобы с силой толкнуть его недвижимый торс, хотя все же сделала это сразу после. Тут ее руки взметнулись к лицу, и она вскрикнула:
– Нет! – но всего лишь раз, и смолкла.
Долго-долго она стояла неподвижно, вскинув голову и глядя в стену. Ничто внутри ее не шевелилось; она не сознавала ничего ни вне себя, ни внутри. Если бы к двери подошла Зайна, вряд ли Кит услышала бы и стук в дверь. Но никто не приходил. Внизу, в поселке, на рыночной площади расположился недавно прибывший караван; караван готовился к отходу на Атар, нагруженные верблюды, взревывая, вставали и неспешным шагом выходили в оазис; их бородатые черные погонщики молча шли рядом, думая о двадцати днях и ночах пути, который предстояло одолеть, прежде чем над скалами замаячат стены Атара. А всего в нескольких сотнях футов от них капитан Бруссар в своей спальне за утро прочел целый рассказ, напечатанный во французском журнале, который ему доставили только что вместе с почтой, привезенной вчерашним грузовиком. В палате же, однако, ничего не изменилось.