Под сенью наших берёз
Шрифт:
В воскресенье Ангелина увезла детей обратно. Они обещали, что такое больше не повторится.
Часть вторая
Появился он. Кира не помнила точно, когда и как, выскочил, как черт из табакерки. Сестра рассказала, что мама познакомилась с ним на дне рождения своей подруги. В кои-то веки она пошла куда-то, кроме работы. Кто-то из гостей привел его с собой. Познакомились. Торчал возле нее весь вечер. Проводил. Прилип. Через какое-то время стал жить с семьей. Поначалу это было даже интересно для маленькой Киры, которая никогда не знала отца. Не жил прежде мужчина в их доме. Она визжала от восторга, когда он подкидывал ее вверх, катал на плечах. Он был высокий, и она ехала на нем по улице, касаясь рукой веток огромных деревьев. Заглядывала за высокие заборы соседей и видела, чем они занимаются в своих огородах. Открылся новый мир. На его плечах она видела с другого ракурса змейки очищенных от снега тропинок, ведущих от калиток к входным дверям. Ей нравилось
Но больше из хорошего Кира помнила их походы в лес за грибами и ягодами. В знании леса и умении пользоваться его богатствами не было ему равных. Ездили всей гурьбой с ночевкой, а то и на две ночи. Брали палатку, инструмент, плетеные корзины и ведра, жгли костры и готовили на них еду, слушали птиц, зверей – это было по-настоящему здорово! За время, проведенное в лесу, набирали очень много разных грибов, укладывали их аккуратно слоями, перемежая листьями папоротника, в корзинки и в сделанные из лыка большие короба – ранцы. Пещеры, так их называли, несли мама и он за спинами, как рюкзаки. Собирали и ягоды: клюкву, бруснику. За черникой ходили летом. Именно с тех времен Кира знала названия многих деревьев, птиц, трав. Возможно, тогда зародилась любовь к природе, ее щедрости, красоте, разнообразию, разноцветию, лесному аромату. Как пах осенний лес! Она знала этот запах наизусть: терпкий, густой, хвойный, свежий, напитанный дождем и росой, пожухлой листвой, грибами, остывающей с лета землей – такой вкусный! Хотелось как можно глубже вдыхать его. И другой, подкопченный дымком костра аромат леса приятно щекотал в носу. Кира сворачивалась калачиком между теплым боком мамы и сестры в палатке и слушала, как потрескивают ветки в костре, ровные, тихие голоса рядом и засыпала. Огонь нужно было поддерживать всю ночь, могли наведаться хозяева леса. Он сидел у костра, немного дремал, но был начеку. Утром мама варила кашу в котелке, раскладывала ее в плошки, одну на двоих, чтобы обойтись в этом походе минимумом посуды. После завтрака он немного спал, остальные шли собирать дары природы, недалеко. Без него нельзя было углубляться в лес, только он знал, как вернуться на место лагеря, заблудиться было проще простого. Он знал лес великолепно, этого не отнять. Ориентировался по солнцу, мху, коре деревьев, по ветру. Когда корзинки и пещеры были наполнены грибами, сверху их закрывали душистыми еловыми лапками. Убирали палатку, мусор. Заливали пепелище костра водой из речки и отправлялись в обратный путь к ближайшей станции. Иногда шли очень долго по лесу, уставали, отдыхали, двигались дальше – так далеко забирались в чащу. Нравилось ехать в электричке, разглядывать пробегающие мимо леса, деревеньки, озера и снова вдыхать грибной дух, щедро сочащийся из корзин. Возвращались домой усталые, но очень довольные.
На следующий день в том же составе принимались обрабатывать добычу, всем хватало работы: мыть, чистить ножки и шляпки, резать. Чего только не готовили: жарили картошечку с грибами, луком и укропом, варили грибной суп – грибовницу, как его еще называли – с обжаренным лучком, с густой сметанкой… м-м-м. Оставшаяся часть грибов шла на зимние заготовки. Какое же это было наслаждение – открыть баночку жареных грибочков в морозный день, бросить их на сковородку! Грузди, волнушки, лисички солили. Весело хрустели ими с отварной картошкой. На зиму в подполье складировалось огромное количество банок с разными вкусностями, великодушно подаренными природой и приготовленными мамиными руками: грибами, моченой клюквой и брусникой, вареньем. Деревянный бабушкин сундук в коридоре зимой был наполнен замороженной клюквой. Можно было набрать ее в стакан, замерзшую, помыть теплой водой, дать немного оттаять и мять ложкой прямо в стакане. Потом добавить сахарку, горячей или холодной воды – кому как нравится, – и готов полезный напиток, такой приятный на вкус зимой, особенно после длительного гулянья на морозце, прыжков с крыши в сугробы во дворе.
Прыгали все, только Кире почему-то было нельзя. Ей не разрешали, запрещали, отчего хотелось еще больше.
Забирались по перекладинам входной двери крыльца на крышу коридора, которая была значительно ниже крыши дома. Дух от полета даже с этой высоты захватывало так, что каждый прыжок сопровождался визгом восторга.
– Вовка, ну помоги мне забраться на крышу, брат ты мне или нет? – требовала Кира.
Однажды он сдался. Озираясь по сторонам и убедившись, что Толя все еще выбирался из сугроба, он подержал дверь, чтобы не вихлялась, и Кира могла влезть на нее. А с нее и на крышу. Ура! Получилось! Сугробы были высоченные, белые, пушистые, и расстояние до них для Киры казалось неимоверно большим. Сердце предательски громко екнуло. Но надо прыгать, иначе над ней станут смеяться. Кира разбежалась и сиганула вниз. Прыжок получился коротким. Лицо тотчас же будто обожгло, его плотно облепил снег. От горячего дыхания перед носом и ртом образовались углубления, но все равно дышать тяжело и холодно. И страшно. Она попыталась пошевелить руками, ногами – не поддаются, плотно увязли в снегу. Все пялились на отверстие, пробитое Кириным небольшим весом, и ждали, когда она начнет выкарабкиваться из-под
Через полгода мама и он расписались. Год под одной с ним крышей прошел вроде бы нормально. Жизнь потянулась своим чередом. Возможно, чуточку легче стало маме справляться в материальном плане. У него не было постоянной работы, но что-то делал то тут, то там, подрабатывал, делал какую-то мужскую работу по дому. Лес по-прежнему щедро одаривал его летом и осенью, ездил туда почти каждый день. Излишки собранных ягод и грибов он продавал на рынке и совсем неплохо на этом зарабатывал. Наташе и Кире тоже пришлось примерить на себя роль продавцов. Однажды грибы, предназначенные на продажу, ждали своей участи в коробе возле двери вот уже два дня. Он не мог пойти сам, потому что накануне крепко принял на грудь.
– Может, мы с тобой попробуем продать? Что думаешь? Жалко, пропадут грибы, – предложила Наташа.
– Давай! А деньги маме отдадим, вот она обрадуется! – подхватила Кира с готовностью.
Сестра переложила часть грибов в ведро, тяжелый короб им было не унести, и они вдвоем отправились к ближайшему продуктовому магазину. Во дворе магазина раздобыли деревянный ящик, соорудили стихийный прилавок. Расстелили на нем газетку, разложили грибы на кучки, примерно такие же, как у других лесников, а то и больше на гриб-два, и стали ждать покупателей. Конкуренция была большая. Но, как ни странно, то ли грибы оказались столь хороши, то ли покупателей умиляли девочки в этом ряду других грибников, но продали быстро. Купили немного конфет – заслужили! – и понесли добычу домой. Вот мама будет рада, скажет, какие ее дочери помощницы и молодцы.
На следующий день сестры снова отправились торговать, но в тот раз он забрал все деньги и вернулся домой поздно, снова пьяный. Он переменился как-то резко, сразу. Трудно, наверное, было ему держаться в рамках приличий и притворяться целый год. Теперь его гнилое, жестокое, звериное нутро так и перло из каждой поры его естества.
Так начинался кромешный ад, в который он вверг всю семью на годы. Он стал пить чаще и больше, не обращая внимания ни на уговоры мамы, ни растерянные и испуганные взгляды детей. Страшила лютая агрессия, аккумулированная алкоголем. Он словно надевал на себя ободранную шкуру волка с кровожадной, перекошенной мордой, с оскалившимися острыми клыками.
Он заявился пьяный днем пожрать. Да, именно пожрать. Кира с недоумением наблюдала, как он схватил кастрюлю с супом с плиты и черпал ложкой прямо из нее. Жрал жадно, как шакал, который не ел много дней и сейчас был в опасности, в окружении охотников, озирался по сторонам. Струйки супа стекали по давно не бритому подбородку и капали обратно в кастрюлю. Вцепился в ручку сковороды и лопал прямо из нее, не положив еду в тарелку, как это делают все нормальные люди. Но что более всего поразило – даже не то, что он не снимал ни пальто, ни шапку и жрал из кастрюли и сковороды, а то, что он остался в черных кожаных перчатках. Кира не могла отвести от них взгляд. Одна рука в перчатке сжимала ложку, опускала ее в кастрюлю, подносила ложку ко рту. Другая рука в кожаной перчатке сжимала кусок ржаного хлеба… Сам он в этот момент как бы растворился в Кирином воображении, будто не было его. Только эти черные кожаные кисти жили сами по себе и пихали еду в рот: левая, правая, рот. Левая, правая, рот. Он напоминал ей фашиста из фильмов про войну.
Ангелина не знала, что делать, ее доводы действовать перестали, разговоры и уговоры, как пар от воды, растворялись в воздухе, не оставляя следа. В один из таких вечеров, придя с работы и застав его за бутылкой, она поняла, что терпение лопнуло, и ей пришлось сказать:
– Пожалуйста, собирай свои вещи и уходи. Я так жить больше не могу.
Кира ничего не успела понять, все произошло очень быстро, – мама уже лежала на полу, из ее губы текла кровь. Тяжелый, увесистый кулак ударил прямо в лицо. Кира расплакалась и закричала:
– Не трогай маму! Ты, гад, не тро-о-ога-а-ай!
Сестра прижала Киру к себе. Ошарашенная Ангелина, вытирая кровь, проговорила четко, чеканя каждое слово:
– Пошел вон! Убирайся немедленно и не возвращайся сюда! Никогда!
Ушел. Мама кинулась успокаивать девочек, что получилось не сразу. Надрывный плачь, а потом шмыганье носами продолжались долго.
Конец ознакомительного фрагмента.