Под сенью наших берёз
Шрифт:
– Разговор у меня к тебе, Паша. Серьезный. Не знаю, как и начать… – сказал Николай.
Молодая монашка вытянулась, как струна, но даже не взглянула на мельника.
– Тебе идти некуда, а мне нужна хозяйка. Нравишься ты мне очень, любовался тобой каждый раз, когда привозил муку в обитель. Громких слов говорить не умею, а поэтому скажу просто: выходи за меня замуж. Будь матерью моему сыну и нашим будущим детям. Не принуждаю, подумай. Я терпеливый. Поживи немного в моем доме гостьей, не понравится, не захочешь, сам отвезу, куда скажешь.
Паша была озадачена. Монастыри везде были разорены и закрыты. Кругом разруха, произвол, насилие, голод. Она всегда жила бедно, трудно, но такого светопреставления никогда не видела. Одной остаться
– Николай, мне нужно время, чтобы привыкнуть снова к мирской жизни, надеюсь, ты понимаешь, – сказала Паша, пряча глаза.
– Пашенька, конечно, я понимаю, милая. Еще как понимаю. Поэтому торопить не буду, пока сама не решишь, что готова стать женой, – с готовностью откликнулся Николай, – я бороду сбрею, вот тебе крест! – засмеялся он.
– Если сможешь ждать, я согласна жить в твоем доме, и твой мальчик будет жить в добре, любви и заботе. Но не гостьей войду в твой дом, а женой. Повенчаемся сразу, батюшка сказал, где его найти в случае крайней надобности. А там, как Бог даст. Иначе – никак.
– Голубушка ты моя! Спасибо тебе! Сколько нужно, столько и буду ждать, я покладистый. Как скажешь, так и будет. Ты не пожалеешь, Паша.
На следующее утро Паша едва узнала вчерашнего бородача. Без густой бороды Николай выглядел совсем не старым, и глаза стали будто еще светлее и лучистее. Открылось приятное лицо с волевыми чертами: прямым носом, твердым подбородком, четко очерченными, слегка пухлыми губами.
Так Николай и Паша зашагали по жизни вместе, в одном направлении и жили душа в душу. Вырастили и Степана, сына Николая, и родили еще троих общих детей: Вячеслава, Магдалину и Эмилию. Имена дали необычные, даже диковинные, не встречающиеся ни в этой округе, ни в какой другой за сто верст, – так велел чудом уцелевший священник, живущий в жуткой глуши. Тот самый, который венчал их. То не удавалось Паше выносить ребенка, то ребенок умирал сразу после рождения. Они похоронили четверых младенцев, очень печалились, но детки, которых назвали так витиевато по совету батюшки, чудом выжили и выросли. Мама Киры потом смеясь говорила, что у нее, как у щенка, много кличек. По паспорту ее звали Магдалина, имени этого не было в святцах, поэтому крещена была как Ангелина, и это было ее любимое имя, а в жизни, для сослуживцев, приятельниц – просто Аля.
Зимой бабушка Паша стала вести себя странно. Кира по-прежнему ходила с ней в церковь, как раньше, но бабушка вдруг стала жаловаться подружкам, что она очень голодная, что не ела уже несколько дней. Кира недоумевала, как же так? Она-то знала, что это неправда, они же с бабушкой едят за одним столом! Каждый день, по несколько раз в день! Непонятно. Новости о голодной бабушкиной жизни дошли до мамы Киры. Сердобольная соседка спросила Ангелину, не стыдно ли ей не кормить свою мать, добавив, что старушка, ходит по соседям и просит еду. Гром среди ясного неба. Ангелина беззвучно плакала, спрашивая бабушку, почему же она так поступает, на что бабушка не могла ничего объяснить, только смотрела в ответ жалостным, непонимающим взглядом и пожимала острыми, худенькими плечами.
Врач сказал, что это атеросклероз, возраст, и ничего тут не поделать, глубокая старость, необратимые изменения. Любимая бабушка умерла 31 декабря утром, под Новый год. Елка, купленная на праздник, была разрублена на отдельные лапки. Ими была выстлана широкая скамья, на которой стоял гроб с бабушкой. Это была и бабушка, и уже – нет. Она, и так худенькая, как будто высохла за ночь, и деревянная домовина, казалось, ей сильно велика. Сначала Кира надеялась, что бабушка вот-вот проснется, и все будет как прежде. Но мама сказала, что бабушки больше не будет с ними, что она умерла. Как могла
– Почему она умерла? – спросила Кира.
– Потому что старенькая, – обняв ее за плечи, говорила мама.
– Мы все, что ли, умрем? – не могла взять в толк Кира.
– Да, но это случится еще очень нескоро, у нас впереди длинная, счастливая жизнь. Не надо думать об этом. А бабушка станет смотреть на тебя с неба, она тебя не оставит, будет всегда заботиться о тебе и помогать.
Вечером Кира думала о том, что сказала мама. «И меня не будет. То есть все вокруг останется, другие люди будут жить, гулять, есть, веселиться, а меня не будет? Как это? И я вообще ничего не смогу видеть: ни солнышка, ни деревьев, ни цветов, ни неба? И ничего не буду чувствовать? Как это?» Кира вдохнула глубоко и задержала дыхание. Не хватает воздуха, паника. Она выдохнула и задышала часто. Леденящий, тягучий ужас противно разлился от горла к пищеводу, заполнил желудок и перетек в ноги. Как страшно… Бабушка теперь ничего не чувствует, и ее закопают в мерзлую январскую землю.
В похоронном автобусе Ангелина смотрела на свою усопшую мать, мысленно разговаривая с ней в последний раз, как вдруг увидела крупные капли, падающие в тишине на саван в ногах. Женщина посмотрела на потолок автобуса, – все в порядке, откуда? Зимой? Кира во все глаза, не отрываясь, вглядывалась в бабушку, согнувшись над ней. Потоки быстрых слез текли по щекам, тяжело падали вниз, саван над бабушкой промокал прощанием любимой внучки. Это была первая страшная Кирина потеря, первая смерть, с которой ей пришлось столкнуться. Жутко, непонятно, горько, больно.
Зимние каникулы старших детей закончились, они уходили с утра в школу, мама на работу, Киру приходилось оставлять дома одну. Работающей с утра до ночи Ангелине трудно было в середине года оформить ребенка в детсад. Не оставалось времени на хождение по инстанциям, да и все сады зимой полностью укомплектованы. За сад нужно было платить, а при доходах семьи с одной работающей единицей лишних денег совсем не было. Раньше Кира оставалась с бабушкой, но ее больше нет, и девочке пришлось привыкать к самостоятельности. Мама постаралась продумать, чем бы дочка могла заниматься дома одна, пока сестра и братья в школе.
– Смотри, Кира, когда большая стрелка часов будет здесь, а маленькая вот тут, придут Наташа, Толя и Володя. А когда большая будет здесь, а маленькая вот тут, вернусь с работы я.
То есть нужно продержаться всего часов пять. Всего-то. Во-первых, был телевизор, нужно только его включить, как сразу возникало ощущение, что ты не одна. Во-вторых, Кире были куплены новые книги, «Снежная королева» уже начата и ждала продолжения чтения. В Кирином распоряжении были краски, цветные карандаши, альбом для рисования, игрушки. Уходя, Толя закрывал замок на входной двери снаружи и клал ключ под дверь, как это обычно делалось. Кире нисколечко не было скучно, ей даже нравилось, что она такая самостоятельная. Все шло замечательно до тех пор, пока Кира не увидела в окно уж очень весело галдевшую прямо напротив окна детвору: и Ромку, и других мальчишек, и Людку с Танькой. Они лепили снежную избушку. Катали комья, укладывали их один на другой на уже выложенный каркас небольшого квадрата. В голове Киры все еще мелькали сцены из «Снежной королевы», где она была, конечно, Гердой, а Ромка – Каем. Книга осталась раскрытой на диване, Кира взобралась на подоконник, прижалась лбом к холодному окну и стала наблюдать, как растут неуклюжие стенки снежного домика. Одной стороной скорее будки, нежели избушки, стал штакетник их палисадника. Появилось окно, укрепленное какими-то деревяшками. Кира водила пальцем по запотевшему от ее дыхания стеклу. Никто ее не замечал. Ну, это уже слишком! Невыносимо быть по другую сторону и просто наблюдать за этой кутерьмой! Кира постучала в окно тихонько, потом громче, Ромка обернулся, увидел ее, подбежал к окну. Кира открыла форточку.