Под сенью проклятия
Шрифт:
Потом дверь в сенцы растворилась, гостья из дома вышла и ручкой махнула. Один из мужиков, тот, которому медведь рукав отодрал, тут же порскнул с козлов и на руках госпожу в расписную повозку переправил. Другой, что остался на козлах, тряхнул вожжами и гикнул по-особому. Вороные попятились, первый мужик вскочил на козлы, и колымага рванулась прочь.
На крыльцо тут же вышла бабка Мирона, приласкала вылезшего из будки Желтяя и пошла на огород.
Тут и дурень сообразил бы, что пора вертаться. Я скатилась с ольхи, разорвав по подолу сарафан, метнулась обратно к дому.
Пока
Чуднее всего было то, что смотрелась госпожа в вишнях девкой на выданье. А не мамкой, у которой уж свое дите в невестину пору вошло.
По дороге в малиннике, что оплетал березы в десяти шагах от огорода, на глаза попалась морда медведя. Я ему кивнула на бегу — пусть знает, что добро не забуду. Вечером непременно снесу за огород ломоть хлеба с медом, а то и два. Заслужил.
С бабкой мы встретились у самого плетня, что огораживал грядки с капустой.
— Слышь, деваха. — Горестно сказала Мирона. — Ведь та баба — она за тобой приехала.
Я замерла. Таким голосом бабка разговаривала лишь тогда, когда больной, что нам привезли, уже не жилец.
— Мать это твоя. — Продолжила Мирона голосом чуть помягче.
— Уже догадалась. — Я кивнула, глянула на неё настороженно.
Бабка вздохнула с надрывом. И тут же уперла руки в боки, нахмурилась.
— Ишь ты, догада. Придется тебе с ней поехать. Сама знаешь, кто породил, того и дитя. Она госпожа, таким не перечат.
Я смотрела на неё и ушам своим не верила. Мирона меня гнала, испугавшись какой-то госпожи? Пусть даже и моей матери?
— Ну, чего уставилась? — По-свойски окоротила меня бабка. — Не боись, не с перепугу говорю. Расскажу тебе один сказ, Триша, а ты слушай да запоминай. Не знаю, помнишь ты про то или нет, но по третьему твоему году повезла я тебя в город. Кулиш-горшечник тогда на ярмарку с товаром собрался, вот на его возу мы и поехали.
Она глянула на меня въедливо, словно на иголку, в которую нужно вставить нитку — а ушко у неё махонькое да ужимистое. Я на лице тут же послушание изобразила. От того Мирона отмякла лицом и сказала чуть попроще:
— В Простях, где ту ярмарку каждый год затевают, тогда жила ведьма Аксея, ворожея из первых и врачевательница из лучших. Мне-то своего умишка не хватало, чтобы в бедах твоих помочь, вот я и понадеялась, что ворожея больше моего сможет. Нашла я Аксею быстро. Она, хоть и старая, но прыткая тогда ещё была. И в уме здравая. Сначала тебя честь по чести осмотрела, потом воду над твоей головой слила и соль с больной ручки ссыпала. Села в ту воду глядеть. Помню, сидит, солью сверху посыпает. Мне сказала, мол, если я хочу, могу из-за её плеча тоже глянуть. Да только не с моим мастерством в ворожейный-то ряд лезть.
Бабка сокрушенно покрутила головой. Я прикусила губу. Об этом она никогда не рассказывала. А поездку в Прости я не помнила.
— И сказала она мне. — Бабка возвысила голос. Петух в загончике за баней кукарекнул было, но она только глазом повела — и тот сорвался. — Что нет на тебе ни порчи, ни сглаза. И в судьбе
Я недоверчиво нахмурилась. Мирона сцепила руки на животе, глянула на меня коротко, так что я сразу уяснила — все именно так и было. Бабка помолчала, сказала с надрывным вздохом:
— Доброй ворожеей была Аксеюшка, всегда о людях заботилась и в миру не чванилась, а потому водица от неё лилась чистая и светлая, ровно родниковая. От неё уж половиночка только осталась, когда я её узрела. И не кричала, болезная, лишь шепотом сказанула, через силу — «в Чистоград, Ведьмасте…». А потом дотаяла. Ох и страх меня тогда пробрал. Я тебя в руки и ходу. До самой ярмарочной площади, где Кулиш с подводой стоял, бежала как оглашенная. Люди инда дивовались.
Бабка зябко повела шеей, а я вскинула голову.
Последняя курица из бабкиного загона сообразила бы, что между страхолюдностью и проклятьем, виденным ворожеей Аксеей, связь самая что ни на есть прямая. Раз ни порчи, ни сглаза, ни отметины в судьбе нет, виной всему могло быть только оно.
Значит, вот оно как? Стало быть, не суждено мне было уродится такой косорукой страшилищей? И стала я такой из-за неведомого проклятья?
Бабка стояла смурная, а у меня в душе все пело. Проклятья, как известно, снимаются. Или уничтожаются. Сама Мирона мне как-то рассказывала, что для этого надо лишь найти того, кто проклятье наложил. Или того, кто будет посильней наложившего в разы.
— Саму Аксею, — строго сказала бабка, — хватились только через седьмицу. Думали, что она в лес за травами пошла. К тому времени мы уже в Шатроке были. Слова её я запомнила. Да только ни денег, ни человечка, на кого могла бы округу оставить по врачевательским делам, у меня не было. А ведь Аксеюшка в последнем своем своем не просто в столицы, в Чистоград, наказывала идти, а в сам Ведьмастерий. Ведьмы не лекарки и не ворожеи, к ним с улицы не войдешь, одним поклоном, пусть даже и поясным, их не проймешь. На них денег много нужно. Да и то сказать — я ведь, деваха, уже тогда старовата была. Могла и не доехать с тобой до Чистограда. Осталась бы ты одна на дороге.
Я кусала губы все сильней.
— Разумею я, судьба это, что матушка твоя за тобой приехала. — Звучно закончила Мирона. В лесу за плетнем радостно завелась кукуха. — Сказала она, что есть у неё ещё одна дочка, помладше тебя. Хочет твоя родительница поженить её с сыном какого-то графы. Да только мать у него злыдня, и при себе завсегда травницу держит. Вот и нужна твоей матушке своя мастерица по травам, чтобы все чужие зелья перебороть и сына графы окрутить. Живет тот парень в Чистограде, вот туда ты и поедешь, вместе с сестрой и родительницей. Не как дочь, вестимо, а как прислужница.