Под властью фаворита
Шрифт:
– Доброй ночи, мамочка! Спокойной ночи, Карлуша, – кинулась она на шею старшему брату, который появился вслед за матерью.
И, мимоходом еще раз стегнув шута, кинула ему, убегая из комнаты:
– Противная змея! Я тебе завтра припомню твою сказку!
Гувернантка поспешила за девочкой.
– Марихен, пошлите мне фрау Брезвиц, – распорядилась герцогиня, – сейчас герцог придет. Я тороплюсь раздеться.
И герцогиня, переваливаясь, поплыла к дверям опочивальни.
– «Сам» идет! Мьяу! – взвизгнул Нос, и его не стало в покое.
Усмехнувшись невольно, мать и сын перешли
– Карлуша, ты посиди вот, погрейся у огня! Я сейчас! – скрываясь за маленькой дверью, ведущей из опочивальни в уборную, предложила герцогиня.
– Хорошо… с удовольствием. В сенях холодище. Я назябся, когда провожал гостей.
Насвистывая охотничьи сигналы, юноша развалился в кресле у камина и готовился задремать, разморенный теплом и вином, выпитым в течение вечера.
– А ты не видал, Петруша приехал? – раздался голос матери из уборной, где, кроме ванной и туалетного стола, темнело в углу просторное «ночное» кресло, неизбежное во всех знатных домах того времени. – Отец раза два о нем спрашивал.
– Не знаю… Пора бы уж брату вернуться. Да вот и он сам, и с батюшкой! – увидя входящих, сообщил матери Карл.
– Ты с кем там разговариваешь? Там мать? Ага… А почему ты не спишь, мой мальчик? Давно пора!
И герцог нежно провел рукою по шелковистым длинным волосам любимца-сына.
– Я хотел с тобою проститься, отец.
– А! Это хорошо… – целуя юношу и давая ему поцеловать руку, похвалил отец. – Ступай с Богом. Доброй ночи!
– Уходишь, Карлуша? – остановила сына мать, появляясь в ночном пеньюаре. – Дай я поцелую тебя, дорогое дитя мое!..
– Доброй ночи, мама!.. Прощай, брат!..
– …щай, Ка… луша! – невнятно уронил старший брат, очевидно приехавший домой после обильных возлияний. Выпив стакана два воды, чтобы освежить мысли для разговора с отцом, он теперь стоял, грея озябшие руки у камина, а глаза его против воли слипались и ноги плохо держали в равновесии грузное уже, несмотря на молодые годы, крупное тело Петра.
Бирон, искоса поглядев на первенца, молча прошел в уборную. Толстенький, краснощекий камердинер прошел туда за ним, чтобы помочь герцогу снять парадное платье и надеть ночное.
– Ты был у цесаревны? – обратилась к Петру герцогиня, сидя уже перед туалетным столом и пряча под чепец распущенные жидкие свои волосы, освобожденные от парика, тока и всех затей модной прически того времени.
– Мда… у нее… у толстухи… А паа-том… еще там, знаешь… Компания наша…
– Опять компания! – заметив нетрезвое состояние сына, укоризненно покачала она головой. – Ай-ай-ай!.. Смотри, что скажет отец!
– Что! Он сам разве не был молод?! Да и сейчас еще любого петуха за пояс заткнет. Я слыхал ведь про его историйки. Не помешало это ему сделаться регентом империи Российской. А у него даже не было такого влиятельного отца, как мой. Ха-ха!
– Боже мой, как испорчена теперешняя молодежь! – простонала герцогиня. – А знаешь ли?.. Тс… тише… Он идет… Уж не серди его.
И, кончив прическу, она уселась на кушетку ближе к огню, кутаясь в меховую мантилью.
– Подай пить! – приказал камердинеру Бирон, появляясь из уборной в шлафроке, туфлях и без парика, с гладко обритой головой, прикрытой ночным
Слуга вышел, скоро вернулся с золоченым подносом, на котором стоял графин мозельвейна и чеканный бокал, поставил все на стол, у которого Бирон присел в кресло, и с низким поклоном вышел, закрыв за собою тяжелую дверь.
– А ты что же? Неужели до сей поры сидел у цесаревны? – обратился герцог к сыну. – Недурно бы это, черт возьми… Да навряд, – хмурясь, закончил он и, налив бокал, залпом осушил его.
– Да, отец! – стараясь скрыть свое опьянение, откликнулся сын. – То есть нет! Я там был… и все хорошо. А потом мы с Лестоком… и Шетарди… так, немного…
– Хорошая компания. Но ты плохой им компаньон! Молод еще. Голова слаба. Мало того что некрасиво бывать в людях в таком виде, ты и проболтаться можешь о том, о чем бы и заикнуться не следовало… Да еще перед пройдохой-французишкой. И молчать, когда я говорю! – поднял голос сразу Бирон, видя, что сын хочет что-то возражать. – Меня слушает триста тысяч войска и пятьдесят миллионов людей! Так ты цыц! Молчать и слушать. Если смотришь, как поступает твой отец… Так – молод ты еще. Поживи с мое. Достигни, чего я достиг. А ты еще мальчишка!
Выпив еще несколько глотков из бокала, видимо смягчаясь от смиренного вида, который принял Петр, знающий своего отца, Бирон снова заговорил, уже гораздо дружелюбнее:
– Вот потерпи… подожди немного… Когда будешь мужем Елизаветы… О, тогда можешь делать что пожелаешь. Тогда и я буду молчать перед тобою. Буду только повторять: «Как изволите приказать, ваше царское…» Ха-ха-ха…
Не докончив, он раскатился довольным хохотом.
– Слушаю! Как изволите приказать, ваше высочество! – стараясь попасть в тон отцу, по-военному отчеканил Петр, вытягиваясь в струнку и улыбаясь самодовольно.
– Ха-ха-ха!.. Понял! Ну, Бог с тобой. Вижу, сейчас не время для важных разговоров. Ступай спи. А завтра со свежей головой… Словом, я позову тебя утром пораньше. Слышишь, мой мальчик!
И совсем ласково подергал он за ухо просиявшего юношу.
– Слышу, отец. Я прикажу себя поднять раньше моих собак. Видел, у меня теперь новый чудесный дог… Во какой!
– Видел, видел, мой мальчик. У тебя есть вкус. Знаешь толк в жизни. Весь в меня. Ну, ступай же. Доброй ночи!
Получив поцелуй в лоб, сын ответил почтительным поцелуем руки. Подошел к матери и проделал ту же процедуру.
– Спокойной ночи, мамочка!.. – и ушел, слегка пошатываясь, насвистывая свои любимые охотничьи сигналы.
– Запри ту дверь! – поворачивая за сыном ключ в дверях, распорядился Бирон.
Герцогиня подошла к двери, ведущей в коридор, и, не подозревая, что проделал здесь шут, повернула дважды ключ в замке.
– Заперла. Успокойся. Никто не войдет сюда ночью. Спи спокойно. А то последние две-три ночи ты все стонешь и мечешься во сне. На что я крепко сплю, а и то просыпалась не раз…
Подойдя к постели, герцогиня откинула полог сперва с той стороны, где спала сама, потом перешла на сторону мужа и там также откинула завесу и отвернула край одеяла, оправив подушки, как любил муж. Сбросив капот, в одной сорочке она нырнула под одеяло и, повернувшись к мужу лицом, осторожно заговорила: