Под знаком змеи.Клеопатра
Шрифт:
За несколько дней до нашего выступления император пожелал обойти палатки с больными и ранеными.
— Знаешь, Олимп, — откровенно сказал он, — я хотел бы узнать, какое настроение у людей. Ведь полководец во многом зависит от того, насколько его ценят солдаты. Вовсе не достаточно, сидя на коне, отдавать распоряжения офицерам. Нет, каждый из моих легионеров должен чувствовать, что я забочусь о его благе и что мне небезразличны его мысли по поводу создавшейся ситуации.
— Но тем не менее это не повлияет на твои планы…
Антоний беззаботно и радостно засмеялся.
— Конечно нет, но мне действительно не все равно, что думают
Поверите вы мне или нет, но у Антония в самом деле слезы стояли в глазах, когда он увидел страдания больных и услышал их жалобы. Для каждого он находил доброе слово и уверял, что печется только об их благе.
Антоний настолько расположил к себе людей, что они, в свою очередь, стали убеждать его не заботиться о них, а думать о собственном благе.
Если до сих пор путешествие наше (я употребляю это слово, чтобы не говорить «отступление») было трудным из-за постоянных лишений и угрозы нападения врагов, то теперь нашим единственным врагом была природа. У нас было все необходимое: провиант, сильные, выносливые лошади, теплая одежда и опытные проводники, но мы оказались бессильны перед безжалостной яростью природы.
На нас с Салмо были одеты по два шерстяных плаща, а на ногах — штаны — этот странный вид одежды, который встречается только у варваров, живущих в суровом климате. Даже лица наши, по совету местных жителей, были защищены шерстяными накидками. И все же за этот короткий переход через горы Западной Армении мы потеряли в процентном отношении больше людей, чем за время всего долгого похода в Парфии.
В этот раз лучше пришлось тем, кто ехал верхом на муле, потому что эти неприхотливые и выносливые животные — помесь осла и кобылы — лучше приспособлены для путешествия по горным тропам. А наши лошади — это дети степей, в горах они становятся неуверенными и пугливыми и то подолгу застывают на одном месте, то несутся, не разбирая дороги. Многие из них поэтому разбивались, нередко даже вместе со всадниками.
То и дело кто-нибудь замертво падал с лошади, совсем замерзнув. Мне как врачу интересно было, не спасет ли от холода вино — если, например, пить его понемногу в течение всего дня. Оказалось, что хотя после первых нескольких кружек по телу разливается приятное тепло, но затем холод чувствуется еще сильнее, так что хочется еще выпить вина. Многие так и делали, однако потом, опьянев, они падали с лошади, засыпали и замерзали.
Салмо, и всегда бывший неприхотливым, довольно хорошо перенес этот зимний переход, тогда как я несколько раз был близок к тому, чтобы упасть и больше не подняться. — Хуже всего пришлось на второй или третий день, когда мы достигли одного высокогорного перевала. Идти приходилось большей частью пешком, потому что на тропе, покрытой глубоким или обледенелым снегом, даже наши мулы застревали или скользили.
Шаг за шагом я с трудом продвигался вперед, промерзнув до костей, несмотря на теплую одежду. Снежинки облепили отверстие для рта на моей накидке, так что мне нечем стало дышать. Я откинул ее, но теперь возникла опасность отморозить нос, щеки и губы. У нас был выбор: или пройти перевал засветло, или заночевать здесь — тогда мы наверняка замерзли бы на этой бесприютной высоте.
Салмо, должно быть, почувствовал, что мне плохо, потому что старался не терять меня из виду. Чтобы как-то отвлечься, я стал думать, как выглядит теперь мой сын Герофил и насколько он подрос. Но легче всего представлялась мне ночь с
Однако все мои мысли куда-то пропали, просто вытекли, как вино из разбитой кружки, и вместе с ними исчезли и последние силы. Я упал и остался лежать. Салмо брел, почти совсем ослепнув от снега, споткнулся об меня и тоже упал. Поднявшись, он потянул меня за руку:
— Тебе нельзя здесь оставаться, господин. Вставай — пойдем! Ты должен встать!
Я ни о чем не думал. Мне вдруг стало так хорошо, возникло счастливое чувство погружения куда-то. Мне захотелось просто отдаться этой природе, которая оказалась сильнее, — как отдается женщина своему возлюбленному. При этом в голове моей мелькали какие-то странные мысли.
А затем до меня вновь донесся голос Салмо — требовательный, настойчивый, мешающий.
— Если ты останешься лежать, это будет стоить тебе жизни, господин. Ты скоро замерзнешь! До перевала остался еще час пути, а может, и меньше. Ты должен дойти — во имя Сохмет и Асклепия!
Странно: то, что Салмо заклинал меня именами ненавистных ему богов, как-то встряхнуло меня.
— Если твой Яхве [53] услышит это… — пробормотал я.
— Я произношу эти слова только ради тебя, — мрачно сказал Салмо, помогая мне подняться.
53
Яхме — в иудаизме непроизносимое имя бога.
Каким-то образом мне удалось прошагать еще два или три часа, пока мы, спустившись в долину, не достигли какого-то лесочка. Ветер стих, и снега почти не было. Мы повалились на землю и, набросив на себя шкуры и одеяла, почти тут же заснули.
Оставшуюся часть пути можно было считать просто отдыхом. Снег и мороз остались позади, в плодородных долинах Евфрата уже зацветал миндаль и колосились озимые. В городах и селениях Антония встречали как победителя, здесь он переживал бесчисленные маленькие триумфы еще до того, как устроил свой большой триумф в Александрии.
Переход через заснеженную Армению стоил Антонию еще восьми тысяч человек, погибших от холода или на опасных горных тропах.
Мы шли по весенней Сирии и наслаждались видом цветущих деревьев миндаля, сливы и вишни. И в это время Антоний объявил вдруг, что он не собирается идти в Александрию, как было запланировано раньше, потому что царица сама выступила ему навстречу. Почему местом встречи был выбран крохотный портовый городок Левке Коме к северу от Сидона, император, похоже, и сам не знал.
Сгорая от нетерпения поскорее увидеть Клеопатру, Антоний взял самых быстрых и сильных лошадей и отправился вперед, на юг, оставив медленно двигающееся войско.
— Ты, Олимп, поедешь со мной! Может быть, царица нуждается в личном враче…
Я был с этим согласен, потому что соскучился по Ирас, как новобрачный солдат, который, полный нетерпения, стремится домой из похода. Однако наша спешка была напрасной. В гавани Левке Коме — что означает «Белая Деревня» — покачивались в ожидании погоды только несколько рыбацких лодок и береговой парусник.