Подельник эпохи: Леонид Леонов
Шрифт:
Партийные верхи, как зачастую было и в 1930-е годы, так же наблюдали за конфликтом, не принимая пока позицию ни одной из сторон.
Надо помнить, что, скажем, упомянутые Борщаговский и Юзовский и многие другие критики того круга в 1940-е вовсе не являлись идеальной мишенью для битья, но, напротив, принадлежали к советским элитариям и задавали тон в центральной печати.
Фадеев, Тихонов и ряд крупных литературных деятелей в течение двух месяцев на самом высшем уровне пытались преломить конфликт в свою пользу. В иные времена их старания могли бы не увенчаться успехом — но тут демарш Фадеева и Тихонова вполне
Не стоит также упрощать ситуацию, предполагая, что последовавший разгром «безродных космополитов» из числа театральных критиков коснулся исключительно Всероссийского театрального общества.
Например, в феврале того же года на партийных заседаниях в Союзе писателей была озвучена информация не только о «заговоре» группы критиков, но и причастности к этой группе секретаря правления Союза писателей Константина Симонова и секретаря партийной организации союза Бориса Горбатова.
Борьба с космополитизмом в сфере литературы не была однолинейна и примитивна, когда на одной стороне находятся власть и писатели, близкие к власти, а на другой — несчастные и терзаемые «космополиты». Всё было куда сложнее.
Отчасти эта борьба схожа с разгоном РАППа и внутрилитературными процессами начала 1930-х годов, когда под удары попадали те, кто совсем недавно полновластно пользовался своим правом бить других.
Что до Леонова, то он как не участвовал публично в борьбе с РАППом, так и во второй половине 1940-х избежал кампании по борьбе с космополитизмом.
Или, положим, почти избежал. «Почти» потому, что ещё 27 сентября 1947 года в «Литературной газете» была опубликована его статья «Рассуждение о великанах».
«Не на моём языке, — писал Леонов, — родилась поговорка: ubi bene, ibi patria — где хорошо, там и отечество, — мудрость симментальской коровы, которой безразлично, кто присосётся к её вымени, было бы тёплым стойло да сладким пойло. Для мыслящего человека нет дороже слова отчизна, обозначающего отчий дом, где он явился на свет, где услышал первое слово материнской ласки и по которому впервые пошёл ещё босыми ногами. <…> Мы любим отчизну, мы сами физически сотканы из частиц её неба, полей и рек. Не оттого ли последней мечтой политических скитальцев и даже просто бродяг было — вернуть в родную землю хоть кости свои с чужбины. <…>
И есть высочайшая степень патриотизма — не только для себя, но и для других… и в конечном итоге для других больше, чем для себя. Это патриотизм мудрости и старшинства: мы живём здесь, но наша родня раскидана всюду — по горизонтам пространства и по вертикалям времени. Мы — человечество. Это не вселенский космополитизм некоторых наших изысканных современников, которые в понятие родины готовы включить любую точку Галактики, где имеются конфекционы и кафе, универмаги и гостиницы с сервисом. <…> В большинстве это люди способны… в первую очередь способные скорее преувеличить сомнительные достоинства чужих, чем примириться с временными недостатками своих».
Под большинством утверждений этой статьи мы можем спокойно подписаться и сегодня, а сколь важно было
Это произошло через четыре месяца после того, как Тихонов назвал Исаака Нусинова «беспачпортным бродягой в человечестве» и положил начало «антикосмополитической» кампании, и за четыре месяца до того, как в начале февраля 1949-го Сталин подписал подготовленное Фадеевым постановление политбюро о роспуске объединений еврейских советских писателей в Москве, Киеве и Минске — что было уже со стороны власти произволом.
Леоновская статья вызвала огромное количество откликов и писем в редакцию — потому что он, как никто иной, умел говорить на сложные темы без истерики и вдумчиво. Но те, кого кампания борьбы с космополитизмом коснулась напрямую, и тем более кого она коснулась незаслуженно, огульно и болезненно, — они надолго запомнили леоновский спич.
В ноябре 1972 года Леонов во второй раз был выдвинут на звание академика.
Ещё до голосования стало ясно: всё складывается так, что даже на семьдесят четвёртом году жизни, при наличии всех ведомых наград от советской власти, доступ в закрытый клуб «бессмертных» Леонову всё равно не предоставят.
Ситуация усугублялась ещё и тем, что в те же дни случилось событие, пожалуй, противоположное по смыслу антикосмополитической кампании. 15 ноября 1972 года в «Литературной газете» была опубликована статья первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Александра Яковлева «Против антиисторизма».
При всех неустанных полупоклонах в сторону классиков марксизма-ленинизма, Яковлев в свой статье последовательно и достаточно жёстко раскритиковал основные позиции, отстаиваемые Леоновым и людьми схожих убеждений.
Яковлев писал о неприемлемости «нигилистического отношения к интеллигенции» и «воинствующей апологетики крестьянской патриархальности в противовес городской культуре», — имея в виду в первую очередь почвенно-патриотическое направление в литературе.
Само имя Леонова Яковлевым не называлось, но главный удар публикации был направлен на человека из ближайшего окружения писателя — критика Михаила Лобанова, дебютировавшего с отдельной книгой о «Русском лесе».
Яковлев саркастично пишет, что в новых книгах Лобанова «мы сталкиваемся с давно набившими оскомину рассуждениями „о загадке России“, о „тяжелом кресте национального самосознания“, о „тайне народа, его безмолвной мудрости“, „зове природной цельности“ и в противовес этому — о „разлагателях национального духа“».
«Если верить М. Лобанову, — продолжает, цитируя критика, Яковлев, — „современную литературу наши потомки будут судить по глубине отношения к судьбе русской деревни… Истинные ценности, прежде всего нравственные, всегда дождутся своего времени. И хорошо, что наша деревенская литература всё более насыщается этими ценностями, которые излучаются из недр крестьянской жизни“.
Подобное же мировосприятие по-своему выражено в книге стихов „Посиделки“ В. Яковченко: „О Русь! Люблю твою седую старину… Вон позабытый старый храм над колокольней поднял крест, как руку, как будто ждёт условленного звука и жадно смотрит в очи небесам. Ах, старый, старый, позабытый храм…“