Подъем и падение Запада

Уткин Анатолий Иванович

В течение первого десятилетия после крушения СССР существовала своего рода инерция. И только в сентябре 2001 гг. на развалинах Международного торгового центра в Нью-Йорке преисполненные скорби и желания мщения американцы окончательно осознали, что у Америки нет противовеса, нет сдерживающего начала на этой планете, что геополитический баланс окончательно ушел в прошлое. Российская держава вошла в возглавляемую Соединенными Штатами коалицию. Руководствуясь желанием отомстить неспровоцированному нападению, американское общество обратилось к «сиренам» имперской опеки над всем миром.

По четырем показателям — подоле своего валового национального продукта в общемировом производстве, по сумме военных расходов, по размерам стратегических сил и по относительной независимости Сырьевой базы от внешнего мира — США достигли апогея своего могущества. Сегодня Соединенные Штаты владеют 4500 единиц стратегического ядерного оружия [361] . Глядя

в будущее, американские футурологи видят возможное появление полнокровного глобального конкурента примерно через четверть века. Речь идет о самой бурно развивающейся стране — Китае, с которой у США складываются все более сложные отношения. США уже ввели ограничения на импорт из Китая тканей, одежды, цветных телевизоров, полупроводников, мебели из древесины, креветок. Но обнаружилось и слабое место Америки — ее финансовый дефицит. У США дефицит по текущим статьям платежного баланса приближается к 800 млрд долл, и продолжает быстро расти [362] .

361

McNamara R. Apocalypse Soon («Foreign Policy», May/June 2005).

362

«Financial Times», August 25, 2005.

Со времен первых пуритан-поселенцев и, конечно же, со времени бурной деятельности отцов-основателей республики в СШАукоренился миф об исключительной миссии Америки в мире. Задача создания глобальной зоны влияния буквально не могла бы быть решена без переносимого из поколения в поколение американцев представления о том, что Америка — это «лаборатория прогресса», что Соединенные Штаты имеют право и даже обязанность «поделиться» своим прогрессом с «менее удачливыми» районами мира. Те, кто планирует американский внешнеполитический курс, воспевали «моральный пример» североамериканской республики, поучительность эксперимента свободы на североамериканском континенте. Энергичность национального характера стала связываться с императивом миссионерской деятельности в глобальных масштабах. Предприимчивость подавалась как предпосылка разрешения всех проблем.

Вторая черта экспансионистской практики — безапелляционная вера правящих кругов в существование американского решения для любой из мировых проблем. Здесь мы имеем дело с феноменом исключительной исторической устойчивости. Несмотря на многочисленные примеры тяжелейших провалов, неудач политики США на мировой арене, поколение за поколением американских политических деятелей предлагают собственные варианты решения любых международных и локальных споров в различных частях земного шара. За таким глобализмом стоит вера его авторов в эталонную сущность буржуазной демократии американского образца. Вера в универсальную приложимость догм буржуазно-демократической модели парадоксально незыблема в американской идеологии.

Третий «столп» американской стратегии — неукротимое стремление найти противника, того «козла отпущения», против которого необходимо мобилизовать все ресурсы. Какой бы экзотической, отдаленной, уникальной ни была арена конкретных действий проводников американской внешней политики, неизбежно находился тайный, закулисный враг, тот скрытый махинатор, который коварно нарушал американские планы. На протяжении четырех послевоенных десятилетий таким врагом считался мировой коммунизм, причина неудач американской внешней политики усматривалась в вездесущей «руке Москвы». Позднее таким манихейским образом стали воинственный ислам и огромный Китай.

На краткий исторический период пало время необычайного могущества Запада. Экс-глава Европейской комиссии Марио Монти удрученно заметил, что даже могучая Европа (владевшая миром полтысячи лет) в один прекрасный день может оказаться всего лишь «предместьем Шанхая».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ АМЕРИКАНСКАЯ ИМПЕРИЯ

Своим падением империи обязаны самоубийственной политике своих государственных деятелей.

А. Тойнби,1937

Обычно аналогия с блистательными и всемогущими римлянами и британцами бывает лестной. Но не в данном случае. История при анализе американского имперского подъема едва ли будет хорошей советчицей — такой степени преобладания одной страны над окружающим миром не существовало со времен античного Рима. Параллели с подъемом Франции (конца семнадцатого и начала девятнадцатого веков) и Британии в девятнадцатом веке «хромают» в том плане, что обе эти страны были все же частью единой европейской констелляции сил. Париж и Лондон были первыми среди равных. Чего о современном Вашингтоне не скажешь — даже совокупная мощь потенциальных конкурентов не дает им всем шансов равного противостояния. Короче говоря, современную американскую империю не с чем сравнивать» [363] . В пик могущества Pax Britannica — между крушением Наполеона и Франко-прусской войной (т.е. между 1815-м и 1870 гг.) — на Британию приходилось лишь 24 процента совокупного валового продукта шести мировых

великих держав; и даже в этот период население и армии Франции и России превосходили ее численно.

363

DonnellyTh. The Pastas Prologue: An Imperial Manual («Foreign Affairs», July/August 2002, p. 87).

Для периода 1945—1990 гг. всегда существовала гипотетическая возможность того, что Советский Союз сумеет использовать свое превосходящее положение в Евразии. Сегодня же ситуация иная — у Соединенных Штатов есть все, кроме достойных их мощи конкурентов. «Никогда еще в мировой истории не существовало такой системы суверенных государств, в которой одно государство владело бы столь неоспоримым превосходством» [364] . Издатель английского журнала «Экономист» У. Эммотт заключает: «Впервые у Америки есть и возможности, и мотивация для перестройки всего мира» [365] .

364

Вгооks S. and Wohlworth W. American Primacy in Perspective («Foreign Affairs», July/August 2002, p. 26).

365

«The Economist», June 29, 2002, p. 3.

Более того, у Америки имеется инструмент построения такого мира, в котором американское преобладание приобретает надежный фундамент. Речь идет о факторе привлекательности демократических институтов и о системе воздействия на экономическое развитие мира, создающих достаточно прочную основу для продолжительного доминирования единственной сверхдержавы. Вместо того, чтобы попросту восстановить классический баланс сил, как это сделала Великобритания в 1815 г. и сами Соединенные Штаты в 1919-м и 1945 гг. (когда победители «постарались ограничить применение силы, успокоить слабых потенциальных соперников, закрепить взаимосвязи посредством создания различного типа обязывающих институтов» [366] ), гегемон XXI века стремится замкнуть другие страны в систему ориентации на формируемую в Вашингтоне политику, которая понижает вероятие того, что несогласные с существующим порядком бросят вызов существующему неустраивающему их состоянию международных дел. Метрополия «стремится создать легитимный порядок, формирующий обязывающие институты, которые ослабляют действие фактора неравномерности распределения мощи, сдерживает автономные действия в мировой политике, открывает внутренние процессы для внешней оценки и обеспечивает успокаивающее «право голоса» слабым членам мирового сообщества» [367] .

366

Ikenberry J. After Victory: Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order after Major Wars. Princeton: Princeton University Press, 2000, p. 8.

367

Patrick S. More Power to You: Strategic Restraint, Democracy Promotion, and American Primacy («International Studies Review», Spring 2002, p. 118).

Искомый механизм поддержания единовластия — требование распространения демократических институтов (вне всякого внимания к степени релевантности и осуществимости их прогрессивного утверждения). Транспарентность демократических государств, вечная борьба системы «сдержек и противовесов» делают практически невероятным посягательство этих стран на усилия по радикальному изменению мирового статуса кво, по замене имперской системы. Американские теоретики сознательно полагаются на «неразделимую взаимосвязь между демократической формой правления и стабильным порядком, основанным на гегемонии... Вот почему Соединенные Штаты были таким яростным экспортером демократии на протяжении прошедшего столетия — и особенно после окончания «холодной войны» [368] . Хладнокровное калькулирование национальных интересов породило прежде маскируемую откровенность. Ведущие американские теоретики международных отношений признают, что «американские действия на внешней арене мотивируются не моральными ценностями, а материальными интересами, американская поддержка демократии является не «идеалистическим» крестовым походом, а имеет «материалистические» цели» [369] .

368

Patrick S. More Power to You: Strategic Restraint, Democracy Promotion, and American Primacy («International Studies Review», Spring 2002, p. 120).

369

Cox M., Ikenberry J. and Inogouchi T. (eds). American Democracy Promotion: Impulses, Strategies, and Impacts. Oxford: Oxford University Press, 2000.