Подгоряне
Шрифт:
вечерами уезжали на ночлег в свои села и деревни - так-то и мотались
туда-сюда на автобусах и попутных грузовиках. Селения заливались
электрическим светом, являющимся как бы отблеском пришедшей новизны, во всех
окнах по ночам видны были голубые пятна телевизоров, накрепко привязавших к
себе обитателей домов, Как бы заживо похоронивших их там. Никто не выйдет за
калитку своей крепости, не обмолвится словом-другим с соседом, который тоже
прикован к этому дьяволу-телевизору. Почти ничего не осталось от прежнего
уклада. Все куда-то уезжали, откуда-то приезжали, электросвет зажигался и
гас, как на стадионах или на строительных площадках.
Неделями я не мог встретить никого из тех, с кем можно было бы
поговорить, отвести душу. Мне бы хоть какое-нибудь занятие, но и его нет:
родительский двор давно опустел, обесскотинел. Вся моя забота состояла в
том, чтобы я сидел дома и присматривал за дедушкой. Бесконечное чтение книг
надоело, от телевизионных передач рябило в глазах. Поэтому я и радовался как
дитя малое, когда приходил погостить к нам бадя Василе Суфлецелу: а вдруг,
думаю, в его почтальонской сумке отыщется и для меня конверт. Но покамест не
получил никаких вестей-новостей. Оставалось только сидеть и ждать. А у бади
Василе было свое на уме. Застав меня дома, он сейчас же вопрошал:
– Ты не видал моих овечек?.. Правда ведь - не видал? Пойдем-ка, я
покажу тебе их!..
Он говорил так, а глаза светились гордостью. И было отчего: овец в селе
сильно поуменьшилось, а у бади Василе сохранилось семь овечек, которые к
тому же были дойными.
– И годовалых поросят моих не видел? Хватал меня единственной рукой и
почти силою
волок через свой сад во двор, к закутку, где похрюкивали его годовалые
кабаны.
– Ну, что скажешь?.. К весне наберут сотню?
Я пожал плечами, поскольку первый раз в своей жизни видел такую породу
свиней. Сосед пояснил, что купил их на заводе. Поросята венгерские. Видя,
что я разбираюсь в этом, как свинья в апельсинах, бадя Василе и не ждал от
меня какого-либо определенного ответа. К тому же сам-то он отлично знал,
какой вес наберут его "иностранцы" уже к рождеству.
– Зимой обязательно куплю еще парочку маленьких, - выкладывал Василе
свои планы.
– На Украине молодцы. Даром раздают с колхозных и совхозных ферм
поросят колхозникам и рабочим. Сам видел в Одесской области. А у нас нужно
покупать. И продают их нам дороговато. Правда, убытку не будет. Свинья хоть
и прожорлива, но не разорит. Лопает все подряд; картофельные очистки,
остатки от нашего обеда, разные там объедки, сыворотку от овечьего молока. А
когда пойдут травы, запаривай для них лебеду, осот, молочай, крапиву,
подбрось туда немножко отходов - уплетут за милую душу. Не заметишь, как
вырастут, и на всю зиму ты опять со своим мясом. Недаром же говорится:
кусочек от кусочка - телочка! Осенью и того проще: то кукурузное зернышко,
то недозрелый початок, мелкая картошка, тыковка... Не успеешь оглянуться, а
в нем уже под сотню килограммов... в поросенке, то есть!.. Одного заколешь к
рождеству, другого - к пасхе. Ешь вволю собственную свининку. А лишнюю можно
и на базар свезть - вот тебе и деньжонки! Рубль обернется сотнею! Во!
Двор свой бадя Василе держал в прежнем виде - не развел в нем-
виноградника, как делали другие. Огород и сад были у него отделены забором.
Показал он мне и то и другое. При этом вел себя чрезвычайно деликатно: не
спрашивал, почему я сижу здесь, скучаю от безделья, растранжириваю попусту
время. Возможно, и слышал бабью выдумку относительно мнимых моих похождений
в Москве. Слышал, но не справлялся у меня, правда ли то, что я бегал по
ночной столице нагишом. Словом, не лез в душу, не совал свой нос в чужую
тарелку, как сказал бы мой дед.
– Ну что за порядок такой?!
– рассуждал почтальон. - Когда у тебя
много детишек и из-за них, паршивцев, ты не можешь работать в полную силу,
заработок твой мизерный. А их, ребятишек то есть, надобно кормить, поить,
обувать, одевать... Растить, одним словом... Но вот дети выросли - сами
зарабатывают. У тебя же, их отца, появилась уйма времени, зарплата твоя
резко возрастает, поскольку трудиться на обчество стал больше. А тебе ни
обувать, ни одевать, ни кормить, окромя одной жены, больше некого. Какой же
это, к дьяволу, порядок! Будь моя власть, я распорядился бы по-другому. Я
сделал бы так, чтоб человек получал большую зарплату, когда у него малые
дети. А когда они подрастут, обзаведутся собственными семьями, отделятся от
родителей, зачем тебе она, большая-то зарплата?! Куда, скажем, мне ее
девать?..
– Ну, хватит философствовать, бадя Василе! Чуток подбросили тебе к
твоему почтальонскому окладу да инвалидную пенсию собес маленько увеличил -
а ты уж и расхвастался, о каких-то новых законах толкуешь. Оставь-ка их тем,
кто их принимает, а сам иди в избу: обед, наверное, остывает...
Все то время, пока мы с мужем Аники вели этот немудреный разговор, она,
затаившись, внимательно слушала нас и зорко наблюдала за нами. Увидав, что