Подготовка к экзамену

Шла по Невскому, натыкаясь на встречных, как слепая. Боялась поднять голову. Сами собой сжимались плечи, спиной ощущала холод, точно сейчас был не май, а слякотная зима. Затылком чувствовала взгляд Виктора, его всегдашнее напористое упрямство. Еще успела на секунду удивиться, как раньше все нравилось мне в нем, даже казалось, что вот именно таким — энергичным и волевым — настоящий мужчина и должен быть, а сейчас поняла, что это не энергия и воля, а простое упрямство, унижающее и меня, и его самого.

И как мы с Виктором вдруг оказались у Московского вокзала? Значит, ехали в метро от «Парка Победы», делали пересадку у «Технологического института», а я, выходит, ничего

По-прежнему молча пересекли Литейный, в туннеле под землей прошли Садовую, слева остался Казанский собор… А я все ждала, что вот сейчас Виктор заговорит, и я не выдержу, уступлю ему, как всегда, и все у нас с ним будет по-старому, как полгода назад. И так мне хотелось этого, так хотелось!..

Почему же у меня горячо в груди, и спотыкаюсь на ровном асфальте, и люди, дома, автомобили видятся мне неотчетливо, словно через матовое стекло? Ведь ничего такого особенного в школе сейчас не случилось. Ну, Людочка Кусикова при всем классе объяснилась Виктору в любви. Так мы и до этого знали, что она влюблена в Виктора, а я-то уж лучше других: Людочка — моя подруга. Виктор в ответ на ее признание начал смеяться, потом при всем классе объявил, что любит меня. Казалось бы, мне надо быть без ума от счастья, как принято говорить в подобных случаях, а я сильно испугалась. Людочка отчаянно заревела, бросилась к раскрытому окну, точно хотела выброситься с пятого этажа. Виктор успел схватить ее за плечи, легко оттащил от окна, усадил за парту. Гладил своей сильной рукой ее пышные локоны, улыбался, говорил протяжно и насмешливо:

— Не плачьте, мадам Кусикова, то ли еще в жизни бывает.

И тут с Людочкой случилась настоящая истерика, нам даже пришлось держать ее — так она билась. Варвара Глебова, староста нашего десятого «А», принесла в кружке воды, Виктор стал поить Людочку. Но пить она не могла, у нее стучали зубы о кружку. Подняла глаза, увидела, что это Виктор ее поит, отчаянно сморщилась и плюнула ему в лицо. Виктор вытер ладонью щеку, улыбаясь, не спеша поднял кружку и вылил воду Людочке на голову. Мы молчали в растерянности, а Людочка вдруг перестала плакать, подняла мокрую голову и долго, как-то удивленно смотрела на Виктора, потом спросила шепотом:

— Плахов, а ты вообще-то человек? — Помолчала, все вглядываясь в него, и так же шепотом спросила: — А может, ты орангутанг или другое какое млекопитающее?.. — Она больше не плакала, даже достала кружевной платочек, вытерла лицо.

— Да нет, — сказала презрительно Варвара, — робот он. Робот, который ничем решительно не отличается от станка-автомата.

А низенький и слабосильный Петька Колыш вдруг подскочил к Виктору и дал ему пощечину. Виктор, по-прежнему спокойно улыбаясь, сграбастал Петьку своими ручищами, перевернул, уселся на учительский стул, положил себе на колени и стал шлепать, как ребенка.

Не знаю, чем бы это вообще кончилось, потому что все ребята кинулись на Виктора… Даже не помню, как мне удалось вытащить его в коридор, увести из школы…

Виктор, как обычно, держал, меня под руку, молча шел рядом и улыбался так, будто ничего решительно не случилось. Когда мы с ним уже вышли на Невский, я сделала вид, что хочу поправить туфлю и освободилась от руки Виктора. А прежде ведь была так счастлива, когда он держал меня под руку.

Так молча, и прошли весь Невский. Я все пыталась успокоиться, говорила себе, что ничего страшного не случилось, что я по-прежнему люблю Виктора и он меня любит… А может, даже и лучше, что он вот так прямо и даже резко ответил Людочке? Ведь было бы еще хуже, если бы в ответ на ее признание, он стал вилять, обнадеживать Людочку. Но только зачем эта выходка с водой?

Нет, получается, что случилось… Да, случилось! Ведь впервые неожиданно в Викторе Плахове, которого я люблю, мне открылся совсем другой человек. Даже не знаешь теперь, на что он, Виктор, способен, чего можно ждать от него!

— Эх, выкупаться бы сейчас!.. — протяжно и мечтательно проговорил Виктор.

Тут я обнаружила, что мы с ним сидим на скамейке на стрелке Васильевского острова, напротив — Петропавловка, у каменных стен ее бастионов — ряды загорающих, и кто-то плещется в воде у берега. Сначала я как-то машинально поглядела па широченную гладь Невы. Местами она золотилась под солнцем острыми звездочками, а вообще была серо-сиреневой, какой до этого я никогда ее почему-то не видела. Зимний дворец со своими белыми колоннами и статуями, неподвижно отражавшимися в воде, показался мне низеньким и игрушечным. А строгая, как на чертеже, решетка Летнего сада, густая зелень деревьев за ней, четкая и длинная набережная, облицованная гранитом, уставленная ровной цепочкой матово-белых круглых фонарей, будто нанизанных на невидимую прямую нить, были очень красивы. Как-то уж очень красивы, и от этого мне стало хорошо.

— Хоть и не столица, — сказала я, — а все-таки очень красив наш Ленинград, да?

— Ничего… — равнодушно ответил Виктор. Как обычно, я не поняла, просто ли безразлична ему красота города или он притворяется. Я осторожно покосилась на него. Он сидел, вольно раскинувшись всем своим больший и сильным телом на скамейке, закинув ногу на ногу, опираясь локтями на спинку, курил, щурясь от солнца и дыма сигареты. Лицо у него смугло-матовое, и нос с горбинкой, и волосы пышные, густые, курчавые, и скулы высокие, на щеках аккуратные бачки, а глаза большие, черные, влажные. Ресницы длинные, девичьи, кончики их загибаются кверху. Рот тоже красивый, вон даже сигарету сейчас Виктор держит как-то очень изящно. И плечи у него широкие, рубашка туго, без единой складочки натянулась на высокой груди. И ноги длинные, сильные, брюки по моде в обтяжку, сандалеты модные, блестят на солнце… Нет, просто с ума можно сойти, как он красив!

— Выкупаемся? — спросил Виктор и поглядел на меня.

Я кивнула поспешно и почувствовала, как снова на миг сжалось сердце, — в глазах его был какой-то стеклянный, непроницаемый блеск, точно за ними ничего нет, как у манекена или куклы. Неужели он уже успел забыть решительно все, что произошло всего два часа назад в классе?

— Слушай, — спросила я, — а почему ты вылил воду на голову Людочке?

Он сначала поглядел на мои ноги, еле прикрытые коротким подолом платья, — я даже покраснела, — потом слегка усмехнулся.

— Ну, не знаю… Пить-то Кусикова не могла, а чего мне было с водой делать?

Он встал, выбросил окурок через парапет набережной, взял меня за руку, и мы пошли к мосту через Невку.

— Вот столкну экзамены с твоей помощью, — оживленно заговорил Виктор, — и закатимся мы с тобой на юг, а? Покупаемся, как надо, это уж точно, а?

— Да, — кивнула я, хоть и не очень понимала, как это я могу закатиться на юг, когда надо сдавать приемные экзамены в вуз. И опять сказала: — Ведь Людочка тебя по-настоящему любит…

— Да брось ты ревновать! Наплевать мне на нее, любит — не любит… — и добавил неожиданно, точно каким-то чудом догадался, о чем я думаю: — И не бойся, не вру.

Я искоса глянула на него: да, сомневаться в искренности его слов не приходилось, ему не было никакого дела до Кусиковой. И я решилась, спросила негромко, будто мимоходом:

— А что, если в один прекрасный день тебе вот так же будет и на меня наплевать?

— Ну, опять за ту же нитку потянула…

И тут я от неожиданности оторопела. «Опять за ту же нитку потянула…» Неужели я когда-нибудь уже говорила ему, что не уверена в нем, боюсь, как бы он не разлюбил меня? Нет, никогда у нас с Виктором не было такого разговора. Откуда же тогда у него это «опять»? Неужели оп понял это уже давно по моему поведению?