Подкаблучник
Шрифт:
– До беды?!
– взвизгивала Лида.
– Вон она, беда! В комнате сидит! Носом по буковкам водит! Видать, еще не все вычитал!
– и неожиданно пьяно всхлипывала - Хоть бы он делся куда-то с глаз!.. Хоть бы на недельку!..
– Разведись, если невмоготу, - советовала опытная Антонючка, делов-то!
– Не-е-ет!..
– ожесточенно тянула Лида.
– Его теперь с площади не выкуришь! Что ж он, совсем дурак? Думаешь, в общагу вернется? В комнату на восемь персон?..
Встречаясь с Анатолием на лестнице, Маруська, в полном соответствии с анекдотом о женской солидарности,
– Да что ты в ней нашел, в страхотине? Толстая, одноглазая, да еще и стерва!
Но Анатолий на разговоры не велся, обходил Антонючку молча, как вещь.
– Вот уж точно, не мужик!
– плевала ему вслед Маруська.
– Дал бы ей раз по башке, сразу бы в доме стало тихо!..
Тут Анатолий оборачивался и отвечал обстоятельно и спокойно:
– Ты, Мария, в своем дому разберись, а в нашем я как-нибудь без тебя справлюсь
– Как же, справишься!
– ехидно хихикала соседка.
– Так и будешь до скончания веков при Лидке подкаблучником!
Анатолий про эти разговоры Лиде не говорил, дружбу не рушил. Но только соседка возникала на пороге, молча уходил к своим корабликам и носу на кухню не высовывал. Это обстоятельство не укрылось от зоркого глаза супруги (того, что без бельма), и в симфонии появилась новая тема:
– Ишь ты!
– громко вещала она.
– Подруги ему мои не нравятся!.. Брезгует он моими подругами! А мне - плевать! Квартира моя, кого хочу, того и зову!..
– Может, мне уйти, Лид?
– лицемерно - кротко спрашивала Маруська.
– А то не ко двору...
– Сиди!
– командовала та и мстительно добавляла, - Тут, может, кому другому пора освободить территорию!..
...В канун Нового года Анатолий Пермин работал во вторую. По графику, без подстав - просто так выпало. И сколь не доказывал разъяренной супруге, что сменщику еще хуже - с больной головой заступать с трех утра по праздничному расписанию - Лида и слушать не желала. (Сама она работала неделю через неделю и была, как раз, выходная).
"Только такому подкаблучнику!... У всех праздник, как праздник!.. Конечно, с такой-то фамилией!.."
Откричавшись и затворив за Анатолием двери, она привычно грохнула поварешкой по радиатору и сообщила, явившейся на зов Антонючке:
– Гуляем, подруга! Мой (тут она добавила весьма распространенное, но совершенно непечатное словечко) на смене, значит, раньше трех утра не явится!..
Маруська шустро перетаскала наверх свой новогодний припас и в четыре руки - весело, без раздражающего покашливания за стеной - они наготовили всяких вкусностей и украсили маленькую настольную елочку. Покончив с кухонными делами, сбросили замызганные халаты, сделали друг другу причесочки, приоделись и без четверти двенадцать хрустально чокнулись, провожая старый год "Рябиновой на коньяке", а с боем курантов опять чокнулись полусладким за то, чтоб "новый был лучше старого". Время за бабьей болтовней, едой, питьем и телевизором текло быстро, прямо-таки утекало, и без десяти три Лида привычно поджала губы и кое-как сдвинула тарелки на столе, освобождая место для чистого прибора.
– Сейчас явится, - сообщила неприязненно
–
– подхватилась Маруська
– Сиди, - скривилась Лида.
– Он же как? Рюмки не потянет! Похватает всего наспех и в койку. А у нас, подруга, праздник долгий!..
Но Анатолий в три не пришел.
– Сменщик, видать, загулял, - не обеспокоилась супруга, - у всех жа праздник, как праздник! Только на моем дураке воду возят, кому не лень!
Передачи по телеку не кончались, но Лида уже устала обсуждать платья и прически телевизионных див и заскучала.
– Пошли по улице прошвырнемся?
– предложила Маруська, гася сигарету в вазочке с оливье.
– Сходим к торговому центру, там елку поставили здоровенную
Лида заколебалась: с одной стороны, вроде, не по человечески - не встретить мужа с работы в праздник, а с другой...
– А!
– махнула рукой.
– Сам виноват! Пусть поволнуется, а заодно и посуду приберет!
– И хитренько подмигнула Маруське здоровым глазом.
На улице было свежо и морозно. Чистый снежок празднично поскрипывал под подошвами. Ярко горели фонари, смеялись люди, хлопали пробки шампанского, взлетали в небо разноцветные петарды, будто и не ночь вовсе.
– Гуляет народ, - завистливо вздохнула Лида.
– Дружно, семейно, а мы... как две дурочки с переулочка!.. И все из-за этого Спермина!
– мстительно исковеркала она мужнину фамилию.
– Да ну его в болото!
– отмахнулась Маруська и взяла Лиду под руку.
– И че ты к нему все вяжешься?.. Деньги домой несет? Несет! Бочок ночью греет? Греет! А больше с мужика взять нечего!
– "Бочок греет"!
– передразнила Лидка подружку.
– Скажешь еще! Да от него тепла, как от швабры!
Маруська захохотала и потянула Лиду к ярко освещенным, разрисованным витринам торгового центра, Туда, где было особенно весело и оживленно.
Они поахали у витрин, обошли вокруг громадной елки, поглазели на резвящуюся молодежь, лихо сдвинули набекрень ведро на голове снеговика и двинулись к дому, старательно обходя темные ледяные дорожки, по которым с визгом и гамом раскатывались подростки.
На воздухе хмель быстро улетучивался. Маруська все чаще потирала замерзшие щеки, да и Лида чувствовала, как заледенели ноги в тоненьких праздничных колготках.
– Что-то стало холодать, - со значением хихикнула Маруська.
– Но ничего, подруга! У меня еще есть, чем погреться!
И Лида, которой уже до смерти хотелось чаю и под одеяло, неожиданно для себя согласилась.
Если бы кто спросил сейчас Лидку Малафееву, чего это она самостоятельно прется в гости в такой час, она бы честно ответить не сумела. Огрызнулась бы - мол, не ваше собачье дело - и вся любовь! Но ведь зачем-то прошла она мимо своей двери? Даже контрольно не звякнула!
Ведь не в "Рябиновой на коньяке" дело - у самой есть. И не в разговорах с задушевницей - за ночь всем кости перемололи, аж язык вспух. И не в том, что не хочется слышать, как сопит муж Толик - спящий, он, как раз, Лиде нравился. Потому что смешно подтягивал к носу острые коленки и складывал под щекой ладони, как ребенок.