Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
прочитанный Тит Ливий. Она пьет воду из целебного источника и пресыщается, носит
какую-то диковинную шляпу, которая, по ее словам, занимает весь Соден, наряжается
старой немкой и бродит по Курхаузу, вызывая подозрение у служителей. Чем еще
заняться? Мертвая тишина царит в Содене, от этой тишины у нее голова идет кругом, как
от слишком сильного шума. Она думает о Риме и о Париже, как об единственных городах
в мире, в которых она хотела бы жить.
Когда они
параличом. Вскоре их вызывают в Париж депешей - дедушка при смерти; отдых был так
короток, что она против обыкновения не успела закрутить даже маленького курортного
романчика.
Дедушка болен: он нем и практически неподвижен. Она использует лежащего больного
для своих набросков. Рисует его в подушках с полузакрытыми глазами, сетуя, что трудно
рисовать все эти белые подушки, белую рубашку, белые волосы - белое на белом.
Как-то утром, когда она собирается в мастерскую, к ней присылают слугу сказать, что
дедушке стало хуже. Женщины плачут, лишь у нее хватает сил хладнокровия, чтобы
оставаться возле старика до самого конца.
“Я оставалась там до конца, стоя на коленях, то проводя рукой по его лбу, то щупая пульс.
Я видела, как он умирал, бедный милый дедушка, после стольких страданий... Во время
службы, происходившей у самой постели, мама упала мне на руки, ее должны были
унести и уложить в постель. Его положили на постель, нескладно прибранную; эти слуги -
ужасны, они делают все это с каким-то особенным рвением, при виде которого делается
тяжело. Я сама уложила подушки, покрыв их батистом, окаймленные кружевом, и
задрапировала шалью кровать, которую он любил - железную - и которая показалась бы
бедной другим. Я убрала все кругом белой кисеей; эта белизна идет к честности души, только что отлетевшей, к чистоте сердца, которое перестало биться. Я дотронулась до его
лба, когда он уже охладел, и не чувствовала при этом ни страха, ни отвращения...
Атмосфера представляет ужасную смесь цветов, ладана и трупа. На улице жара, и
пришлось закрыть ставни.
В два часа дня я принялась писать портрет с покойного, но в четыре часа солнце перешло
на сторону окон; нужно было прекратить работу, это будет только эскиз...” (Запись от 29
августа 1878 года.)
Картина, нарисованная ей в изданном дневнике достаточно эпична и элегична, все крайне
трогательно и благопристойно; на самом деле вокруг покойника кипят нешуточные
страсти. В воронку этих нешуточных страстей затянуты все домашние. Не зря ее мать с
нервным припадком укладывают в постель.
Пьяный, как всегда, дядя Жорж дебоширит, наполняет дом площадной
при этом щупать кухарку и выясняя у нее, сможет ли она сшить такие брюки, как у него.
Он скандалит с братом Николаем, который приехал в Париж, чтобы проститься с
умирающим отцом. Жорж не может взять в толк, как старик мог оставить его дочери Дине
ренту в пятьдесят тысяч франков и при живом отце назначить опекуном дочери ее тетку, госпожу Башкирцеву. Дело доходит до рукоприкладства, когда его пытается утихомирить
священник. Священник грозится придать его анафеме.
Когда отца отпевают в церкви, Жорж устраивает скандал и там. Через несколько дней он
снова появляется в доме Башкирцевых, требуя нового дележа наследства в его пользу.
Скандал кончается безобразной дракой, разорванным платьем госпожи Башкирцевой.
Муся, видя, что мать ее выглядит тоже не лучшим образом, обзывает ее базарной
торговкой и зовет на помощь слуг. Пьяного Жоржа выводят, а Мария собирается подать
жалобу префекту полиции с просьбой об аресте и депортации из страны Жоржа Бабанина, но мать снова устраивает истерики, она не хочет выносить сора из избы.
А в дневнике от всего этого клубка недостойных приличных людей страстей остается
лишь запись:
“Реальная жизнь есть гадкий и скучный сон...” (Запись от 30 августа 1878 года.)
Да с чего она страдает? Запись сама по себе, вырванная из контекста жизни, наводит на
мысль о беспочвенно страдающей душе, о человеке, который больше выдумывает свои
страдания, чем имеет их в реальности. Но как мы теперь знаем, это совсем не так.
Единственное, что ее радует, так это одобрение со стороны художников, которое она
получает в мастерской. При этом она понимает, что Бреслау, с которой она постоянно себя
сравнивает, опережает ее в мастерстве. Башкирцева хвалит соперницу, но не забывает
похвалить и себя. Корит она себя лишь в том, что поздно поступила в мастерскую и
отстает от Бреслау.
“Из Бреслау выйдет крупная художница, настоящая крупная художница, и если бы вы еще
знали, как я взыскательна в своих суждениях и как я презираю всякие бабьи протекции и
все их обожания к Р. потому только, что он, пожалуй, и действительно красив...” (Запись
от 21 сентября 1878 года.)
Девушки в мастерской почти все поголовно влюблены в Тони Робера-Флери. (В изданном
дневнике он возникает то под полной фамилией или именем, когда запись приятна для
него, а то и под буквой “Р”, когда запись сомнительна). Достаточно взглянуть на
фотографию Тони, чтобы понять, что он действительно красив. Все влюблены в него,