Подметный манифест
Шрифт:
Но у Тверских ворот они, не сговариваясь, остановили коней и замолчали.
– Егеря идут!
– воскликнул Левушка.
– Ей-богу, идут! Зеленые мундиры!
– Слава те Господи, - Архаров перекрестился.
По Тверской-Ямской в Москву наконец-то входил егерский батальон, присланный в помощь для соблюдения порядка в Москве и охраны учреждений. Крепкие, невысокие, коренастые егеря казались сейчас Архарову лучше щеголеватых гвардейцев Преображенского полка.
– Помогай Бог… - прошептал Суворов.
Он крестился, глядя на егерей, и Архаров чувствовал - этот человек его понимает. Хотя Суворов мог бы в храме Божием вслух молить о присылке в Москву полков, а обер-полицмейстеру это казалось неудобным и неприличным, однако оба не о себе волновались и не для себя просили милости.
А люди поглядывали на них, невольно сравнивая тяжкую архаровскую посадку в седле с почти неземной легкостью и натянутым, как струнка, тонким станом сопровождавшего его маленького генерала.
– Управимся, - вдруг сказал Левушка.
И они, пропустив егерей, поехали дальше, уже более спокойно толкуя о военных заботах.
Этот день все никак не мог кончиться. Даже когда Архаров прибыл на Пречистенку, даже когда Никодимка помог ему переодеться в домашнее - небо еще хранило отражение света, а тело отказывалось расслабиться для сна.
С утра обер-полицмейстер, дав Саше задание снова и основательно покопаться в сумароковских трудах, уже сидел в полицейской конторе и разбирался со вчерашними трофеями.
Что главной добычей в этом деле оказался князь Горелов - вроде и ясно было и без допросов, но был ли он главным затейником? В этом Архаров сильно сомневался. Сам князь - размещенный, кстати, в верхнем подвале с максимальными удобствами, - от вины отрекался и отсылал к человеку, прибывшему якобы прямиком от покойного Петра Федоровича с такими верительными грамотами, что и святого сбил бы с толку. Имелся в виду превосходно знавший покойника «генерал голштинской службы» Брокдорф. И как было ему не поверить!
Князь, отнюдь не дурак, догадался, что именно Брокдорфа и не хватает в списке арестантов. И потому валил на голштинца решительно все - тот-де и подговорил кого-то из актеров заколоть после представления актерку Тарантееву, а для чего - одному ему, Брокдорфу, ведомо. А уж что до стрельбы по Архарову - так тут князь ни сном, ни духом, и даже, сдается, в Москве его не было…
Как ни странно, Горелов не врал - его поставили на одну доску с парализованным немцем, и тот дал понять - впервые сего господина видит. После чего Архаров распорядился-таки везти горемыку в Павловскую больницу - авось опытные врачи докопаются до сути и поставят его на ноги, тем более, что левой рукой он уже шевелит вовсю, ступнями двигает, даже начал выговаривать слова. Бояться за его жизнь уже не приходилось - почти все, кого он мог выдать, и так оказались схвачены, а Брокдорфу было не до визитов в больницы.
Будучи поставлен на одну доску кое с кем из взятых с оружием в руках зрителей, Горелов шумел и от всякого знакомства отрекался, а они ему подражали, и ничего с этим поделать Архаров до поры не мог. Словом, князь имел возможность весьма ловко изворачиваться, и обер-полицмейстер пока ему это позволял, следя лишь, чтобы все княжье вранье было усердно записано канцеляристаи в особую тетрадь и до поры не перебелялось.
О участии в авантюре господина Сумарокова Архаров тоже не дознавался - чтобы не дать князю возможность лишний раз встать в позу невинной жертвы. К Сумарокову приходил заказывать переделку трагедии молодой кавалер, он же, судя по всему, добивался нужных поправок и расплачивался. Это мог быть граф Ховрин, сидевший ныне под замком в Лефортове - о чем даже и вспоминать не хотелось. Архаров знал, что ни Ховрин, ни его спутница с голоду там не скончаются, а в том, что им вдвоем не скучно, он был уверен…
Шварц посовещался со знающим подоплеку странного обер-полицмейстерского поведения Клаварошем, а также весьма любезно расспросил поручика Тучкова. И решил действовать по своему усмотрению - то есть, разумно и логично. Необходимо было выставить на одну доску графа Ховрина и Сумарокова. Торопиться было некуда - Сумароков преспокойно пил водку на Пресне, даже не ведая, что надо бы пойти в ближайший храм возблагодарить Господа за спасительную забывчивость заговорщиков: драматурга не пригласили на представление «Димитрия Самозванца». А Ховрина следовало держать в Лефортове, пока за ним не явится тот, кто его в домике запер. Разве что злодей решил уморить графа голодной смертью - но и это сделается ясно очень скоро…
Пока же все силы были брошены на поиски Брокдорфа, доктора Лилиенштерна и… Устина Петрова. Все трое как сквозь землю провалились.
Первым делом Демка Костемаров и Яшка-Скес отправились в Сретенскую обитель. Пока изымали оттуда оружие - было не до панихид. А потом, опомнившись несколько, Демка доложил Архарову про Харитоново тело и получил приказание это тело отыскать. И оно действительно нашлось - но не на монастырской земле, и даже не меж строений Рождественской обители, и даже не по дороге к Яузе - Демка, не будучи ангелом небесным, сразу прикинул, куда бы он сам спровадил мертвое тело.
Труп Харитона подняли, как ни странно, в Звонарском переулке. Как он туда угодил - это была еще одна загадка. Никто из местных жителей этого не понимал, и Устина по Демкиным описаниям тоже не признали.
– Стилет, - сказал Архаров, когда ему принесли узкий и тонкий нож, вынутый из Харитоновой груди.
– Слыхать - слыхивал, а вижу впервые. Отдайте Шварцу.
Он чуть было не сказал: «глядишь, и пригодится». Но это оружие могло служить лишь для убийства, скорого и беспощадного. Клинок - пятивершковый, рукоять короткая и с шариком, должно быть, чтобы упирался в ладонь… Странное для Москвы оружие, однако.
Демка, отдав Шварцу стилет, обратился к нему с особой просьбой - чтобы его допустили до пленных актеров. Пока они с Яшкой бегали в обитель, пока разбирались с телом и доставляли его в мертвецкую - оба старательно вспоминали все подробности своего «паломничества». Тут-то они и поняли, что шагали нога об ногу и с актерами, и с Брокдорфом, а Яшка - так даже слушал стихотворные речи Дмитрия и Шуйского.
Шварц выслушал, велел сперва продиктовать эти сердитые воспоминания канцеляристам, а потом выдал им на расправу старшего из крепостных актеров - Андрюшку, представлявшего князя Шуйского. Сам, как выяснилось, в это же время взял в нижний подвал Гаврюшку, бывшего в бунташной трагедии самим Димитрием Самозванцем.
Актеры, изрядно напуганные, более всего боялись, что их вернут к барину, великому любителю трагического искусства, а тот с перепугу прикажет запороть. Барина можно было понять - князь Горелов впутал его в заговор, а актеры оказались нежеланными свидетелями.
Пообещав, что их судьбой займется сам обер-полицмейстер, Демка выпытал у Андрюшки довольно странную историю.
Будуч приведен в обитель, он старательно твердил свою ролю в келье, ему отведенной, однако ночью за ним пришли. Господин, что доставил их в Москву под видом богомольцев, приказал следовать за ним и выдал самодельные носилки. Перечить этому строгому барину, говорящему по-русски примерно так, как лает собака, кратко и сердито, Андрюшка с Гаврюшкой не осмелились - вот и потащили мертвое тело к Яузе.