Подметный манифест
Шрифт:
– Сударыни, сударыни, - сказал, подойдя, князь.
– Не извольте беспокоиться… Я выполнил ваше приказание, будьте же благоразумны…
Дама, повернувшись к нему, протянула руку для поцелуя жестом, который явно был для нее привычен. И князь, склонившись, почтительно поднес к губам эту белую руку, но не поцеловал, а невесомо прикоснулся губами.
– Оставьте нас, князь, - сказала дама, да так, что не послушаться было невозможно.
– Простите, ваше… сударыня, - отвечал Горелов.
– Я истинно вам предан, но…
И отошел в темный угол.
– Дитя мое, надобно лишь потерпеть несколько… - быстро прошептала дама.
– Не лейте слез, горесть ваша разрывает мне душу, мне все ведомо… доверьтесь князю, такова моя воля… и вместе вы отправитесь к батюшке вашему, меж нами так сговорено…
– Матушка… - Варенька впервые в жизни применила это слово в его подлинном значении и вдруг закашлялась - дала себя знать болезнь, проснувшаяся от чрезмерного волнения. Варенька тут же зажала себе рот рукой.
– Душа моя, успокойся, соберись с духом… и духа своего вотще не возмущай… - говорила дама, прижимая ее к себе, и Варенька подивилась тому, как она под шелковой накидкой тонка - тоньше в талии, пожалуй, всех известных Вареньке дам.
Справиться с кашлем все не удавалось. Догадливый князь появился с бокалом, от бокала пахло кислым.
– Выпейте, не бойтесь, это вино…
Напиток действительно помог - но Варенька боялась вздохнуть, чтобы снова не разразиться кашлем. Слезы текли по лицу, и она ничего не могла с собой поделать.
– Сударыня, скажите же что-нибудь, - шепотом попросил князь.
– Поблагодарите матушку за ее о вас заботы… за ее заботу о вашем будущем…
– Да, князь, - сказала дама, - вы правы, и мне угодно, чтобы будущее сие наступило как можно скорее, дайте же вашу руку…
Варенька похолодела - она поняла, что должно произойти.
Дама соединила их руки - правую князя и левую Вареньки - двумя своими, крепко сжала и вздохнула с явным облегчением.
– Блаженство наших дней любовь определяет, и новую совсем в нас душу полагает, - произнесла она торжественно, - коль ведомо двоих согласие сердец…
– Сударыня… - с беспокойством сказал князь.
– Мы не раз еще встретимся, - с возвышенной радостью в голосе, однако весьма поспешно продолжала она, - мы еще полюбим друг друга истинно, Господь с вами, мои любезные, век бы мы не расстались, да горестный рок разлучает нас…
Она отпустила руки князя и Вареньки, но тут же ее тонкие пальцы вжали что-то промеж их пальцев, дама поцеловала Вареньку в щеку, повернулась и исчезла в темноте. Дверь скрипнула, шелковый шорох пропал.
Варенька стояла, окаменев, боялась дышать, в голове была сумятица - она ждала чего-то еще и смертельно не хотела признаться себе: все, что должно было случиться, - случилось, и судьба ее решена вопреки ее желаниям. Вдруг она все вспомнила - все, что хотела сказать этой блистательной даме, в первую очередь - про Петрушу Фомина! И про то, что ее брак с Петрушей совершился, иного же супруга не надобно…
– Сударыня, - сказал князь, немало смущенный тем, как решительно дама в маске соединила их руки и судьбы.
– Сударыня, надобно идти… позвольте…
Он, разомкнув пальцы, удержал в них вещицу - большой крест, усыпанный рубинами и бриллиантами.
– Возьмите, - он положил подарок к Варенькину ладонь.
– Мы более не можем здесь оставаться… извольте идти…
Варенька стояла, потрясенная и растерянная. Все вышло не так, все - не так! Князю пришлось опять взять ее за руку, чтобы вывести из дома.
Обратно они ехали молча.
Когда возок остановился, князь впервые повернулся к Вареньке.
– Я не могу торопить вас, сударыня… я не столь жесток, как вы сейчас изволите думать… Воля вашей матушки такова, чтобы мы ехали навстречу вашему батюшке, будучи уже помолвлены. Я не могу ослушаться.
– Да… - прошептала Варенька.
– Пустите меня, я совсем больна… я должна лечь, у меня жар…
– Это от чрезмерного волнения, - отвечал князь.
– Сейчас я помогу вам.
Они вышли из возка, и Варенька тут же озябла - такой в этом треклятом Санкт-Петербурге был пронизывающий ночной ветер. Князь вместе с ней вошел в сени и там, прощаясь, поцеловал ей руку.
– Помните, - сказал он, - я ради спасения жизни моей не стану вас огорчать. Я знаю, что вас беспокоит более всего, я понимаю вашу душу и преклоняюсь перед ней, преклоняюсь перед стойкостью вашей… Вам нелегко простить меня, но я сделаю все, чтобы заслужить ваше прощение!
Наконец на Пречистенке вздохнули с облегчением.
Матвей поселился в комнате, где положили раненую Анюту. Первая операция была не совсем удачной - он вычистил рану чуть выше колена, которая страшно загноилась, но ослабевшее за три дня голодной жизни тело девочки не справлялось, никак не могло собраться с силами. Пришлось чистить рану заново и проверять ее состояние чуть ли не каждый час. Но одно Матвей обещал твердо - отнимать ножку не придется.
Скверно было то, что беда стряслась зимой и некоторых средств было не раздобыть. Сушеный тысячелистник для заваривания хорош, но сок свежего или же толченые листья подорожника, или запаренная гусиная лапка, чтобы к ране прикладывать толстым слоем, были недосягаемы. Кроме того, когда рана гноится, хорош вместо корпии подсушенный мох, но его, как на грех, в Матвеевых запасах не случилось.
– Пошли человека к богомазам, - на второй день лечения сказал Матвей Меркурию Ивановичу.
– Пусть возьмет маленький кусочек смолки, что от индийских жуков, они знают. Шеллак. Распустить в водке, того и другого поровну, и залить свежую рану. Боль тут же уйдет. Потом перевязать и сверху этим же залить. Держать повязку четыре дня. Заживет!
– А мне помогал гриб-дождевик - мякотью к ране, - вспомнил домоправитель.
– И еще примочки из клюквенного сока…
– Тоже верно, она ведь, клюква, не гниет… Вели бабам - пусть тут же бегут на торг за клюквой! Все надобно испытать…
Клаварошу тоже несколько полегчало - боль отпустила, холодный пот уже не прошибал. Но двигаться Матвей настрого запретил. Послали сани за Марфой, она примчалась и переполошила всю людскую. Архаров и не подозревал, до чего у него в доме все делается несуразно и бестолково.