Поднебесная
Шрифт:
Существовали прецеденты – как и для всего, что происходило во дворце Да-Мин, – возвышения с этой целью менее знатной женщины до звания члена императорской семьи. Это было нечто вроде хитрой уловки для варваров. Все подчиненные народы всегда хотят иметь право претендовать на родство с катайским правителем. Если женщина называется принцессой, этого более чем достаточно для второго или третьего участника бракосочетания. Для чужеземного правителя (так бывало несколько раз, хотя никогда – с правителем богю) послали настоящую принцессу.
У
Ли-Мэй иногда думала о жизни этих женщин, запертых за стенами, воротами и окнами из шелковой бумаги своего крыла во дворце, куда вела лестница, охраняемая евнухами. Большинство из них состарились или состарятся, так и не побывав в одной комнате с императором. Или с любым другим мужчиной.
Настоящая принцесса, дочь императора, непрерывно заставляла одну из своих фрейлин (их у нее было шесть) петь и играть для нее песню «Замуж на далекий горизонт», с тех пор как они выехали из Шуцюаня. Принцесса Сюэ и ее женщины. Бесконечные стенания.
Они приводят Ли-Мэй в отчаяние.
Она хочет более глубокой тишины вокруг в этой дикой степи, под этим ветром. Чтобы лелеять внутри себя ярость, отгонять ужас и думать о брате.
О двух братьях. Самый младший, Чао, все еще дома, у реки, он пока не в счет. Думать о доме – перебирать его образы – сейчас вредно, понимает Ли-Мэй.
Она изо всех сил пытается сосредоточиться на том брате, которого ей хочется убить, и на том, который обязан был, каким-то образом, спасти ее от этого.
Хотя, если честно, Тай ничего не смог бы сделать, когда Лю – блестящая находка для его собственных целей – предложил свою сестру в качестве второй принцессы для союза с богю и его предложение приняли. Но почему Ли-Мэй должна быть справедливой? Почему должна смириться в этом краю волков и травы, если она покидает все, что знала, ради пустых степей и примитивных юрт, ветра, несущего желтую пыль из западной пустыни, и ради жизни среди варваров, которые даже не говорят на ее языке?
Этого не случилось бы, если бы ее отец был жив.
Старший сын Лю всегда был красноречив и настойчив, а дочери – это орудия. Многие отцы уступили бы, смотрели бы на семейную славу так же, как Лю, но Ли-Мэй, единственный ребенок-девочка в семье, почти уверена, что генерал, даже в отставке, не позволил бы своему старшему сыну использовать сестру таким образом. Лю никогда бы не посмел даже предложить такое. Амбиции, собственные и семейные, полезны для уравновешенного человека, но есть границы, которые являются частью равновесия.
Ли-Мэй хочется так думать, но она прожила при дворе достаточно долго – приехала туда за год до ссылки императрицы – и представляет себе другую картину. Она почти наяву слышит воспитанный, рассудительный голос Лю:
– Чем так отличается предложение сделать ее фрейлиной императрицы от моего предложения возвысить ее до положения
Трудно даже в воображении придумать достаточно сокрушительный ответ на такое.
Тай мог бы это сделать, он такой же умный, хотя ум у него другой. Но ее второй брат сейчас невозможно далеко – на западе, среди призраков. Она совершенно уверена, что Лю принял во внимание и его отсутствие тоже, когда строил свои планы. И грустная, милая императрица, сосланная из дворца, погруженная в бесконечные молитвы и слабеющие воспоминания, не могла ничего сделать, чтобы защитить свою придворную даму, когда ее вызвали в Зал Великолепия.
Ли-Мэй, которую сейчас уносят на север, сама теперь за пределами всех границ. Разница в том, что Тай – если он жив – скоро поедет домой. А она – никогда.
С этим трудно жить. Ей необходим ее гнев.
«Замуж за далекий горизонт» начинается снова, на этот раз ее исполняет фрейлина, хуже всех умеющая играть на пипе. По-видимому, они играют по очереди. Ли-Мэй позволяет себе выругаться, совершенно не по-царски. Она уже ненавидит эту песню. Так пусть это чувство поможет разжечь и поддерживать в ней необходимую ей ярость.
Она выглядывает из своего паланкина (ей не разрешат скакать верхом, разумеется). Один из богю в тот момент проезжает мимо, двигаясь к голове каравана. Он сидит на лошади так, как не умеет никто из катайцев. Все они так сидят, осознала она. Кочевники живут на своих конях. Он смотрит на нее, когда проезжает мимо. Их взгляды встречаются на мгновение перед тем, как Ли-Мэй отпускает занавеску.
У нее уходит на это несколько секунд, но она решает, что на лице всадника отражалась не победа, не торжество и даже не мужская похоть, а гордость.
Она не понимает, о чем ей это говорит.
Через какое-то время она снова выглядывает. Всадника нет, он ускакал вперед. Местность в дымке. Вечерний ветер полон пыли, как обычно. Он несет ее уже несколько дней. Пыль жжет глаза. Солнце висит низко, расплывается над бесконечной травой. Они видели огромные стада газелей за последние несколько дней. Слышали волков по ночам, с тех пор как Стена осталась позади. Катайцы ужасно боятся волков – это часть того страха, который вызывают у них эти чужие северные луга. Она думает, что те, кто живет в гарнизонах за Стеной, должны смертельно их ненавидеть.
Прищурившись на оранжевый закат, Ли-Мэй ловит себя на том, что думает, как можно было бы убить ее брата Лю до того, как все это случилось. Отправить его в ночь.
Эти картинки ненадолго приносят удовлетворение.
На Тая она сердита тоже, решает Ли-Мэй. Ей не обязательно быть справедливой ни к кому на таком ветру. Нечего было оставлять семью на два года, когда похоронили их отца и мужа. Он был нужен, хотя бы только в качестве противовеса Лю. Брат обязан был это понимать, предвидеть это.