Подполье на передовой
Шрифт:
Вскоре Островерхов уже шагал на окраину города, где все это время на конспиративной квартире томился под домашним арестом Свиркунов.
Мысль послать с донесением Свиркунова пришла ему еще в ту минуту, когда проводник, едва переступив порог, глухо сказал: "Беда, Степан Григорьевич. Не прошел Юрка". Потом он все больше укреплялся в своей мысли. Во-первых, на след Свиркунова напала полиция и в отряде ему оставаться нельзя. Во-вторых, Свиркунов здоровый, а дело предстоит нелегкое. Островерхов был почти убежден в своей правоте, принимая такое решение, хотя знал, что не все члены штаба охотно
Осунувшийся, небритый, с лихорадочно блестящими глазами на побледневшем исхудалом лице, Свиркунов вызывал жалость.
Как-то неестественно улыбаясь, Свиркунов суетливо бегал по комнате, темной, прокуренной и затхлой. Островерхов, сделав вид, что его не интересует обстановка в комнате, заговорил спокойным деловым тоном:
– Я вот по какому делу к тебе, Иван Николаевич. Есть трудное задание. Очень важное... и рискованное.
"На смерть посылают. Или просто испытать хотят, - заметались мысли у Свиркунова.
– Ну, что же, проверяйте, испытывайте. Погибну - будешь знать, каков он, Иван Свиркунов. Тогда пожалеете!" Но вслух он с поспешной готовностью проговорил:
– Как прикажете. Готов выполнить любое задание. А за доверие спасибо. Я...
– Погоди благодарить, - остановил его Степан Григорьевич.
– Дело-то, прямо тебе скажу, со смертельным риском связано. Один уже погиб этой ночью, - тихо добавил он.
– Погиб, а выполнить не смог. Замечательный был разведчик.
"Ну вот, - подумал Свиркунов.
– Одного, значит, мало. А двоих - много. Потому и выбрали меня. Чем расстреливать, так лучше на убой послать. Это, конечно, Карпов предложил. Сам небось не пошел. И Юнашев не пошел. Знаю вас, герои. А меня... выходит, можно".
Внутренне распаляясь, Свиркунов даже не заметил, что не поинтересовался, кто же погиб. Ведь это мог быть Карпов или Юнашев.
Островерхов, увидя напряженную взволнованность Свиркунова, задумался... Посылать или не посылать? Иван бывал и смел и находчив. Есть грешки: неуравновешенный, вспыльчивый, эмоциональный. И порой - хвастун. По глупости чуть не провалил явки. За эту опрометчивость наказан. И наказание воспринял, как видно, правильно. После некоторого раздумья Островерхов сказал:
– Пойдете вдвоем. Напарник твой - верный человек, старый рыбак. И море знает, и законы дружбы. Не подведет. Да ты не суетись. Слушай внимательно и запоминай...
Заставив заучить донесение наизусть и подробно объяснив задание, Островерхов ушел, пообещав, что в начале десятого за Свиркуновым зайдет связной и проводит его к рыбаку.
Ах, если бы Островерхов передумал и отменил свое решение! Если бы он вернулся да проверил, чем занялся Свиркунов после его ухода! Если бы...
А Свиркуновым овладело какое-то странное чувство. "Донесение, донесение!
– бормотал он про себя: - Рисковать жизнью трех человек ради каких-то неясных первое - второе - пятое? Тоже мне, руководитель! Это ж все равно, что явиться туда с пустыми руками. Кто поверит, что меня послали ради этих "приблизительных" данных? Надо сочинить что-то вроде донесения, рапорта. Это будет весомо... будет звучать.
Свиркунов заметался по комнате. Потом подбежал к столу, выдвинул ящик, перерыл его содержимое, нашел огрызок карандаща и листок из ученической тетради. Придвинул стул, сел и принялся торопливо писать, изредка отрываясь, чтобы вспомнить, и снова писал, писал, писал. Листка не хватило. Он разыскал в ящике еще один и тоже заполнил его мелкими косыми каракулями. Потом, не перечитывая, нервными рывками сложил оба листка в несколько раз, и, когда на последнем изгибе бумажный комок заупрямился, он яростно схватил его зубами и принялся сдавливать, мять, уплотнять комочек. Потом, растопив в плошке стеарин, Свиркунов обмакнул в нем сверточек, охладил в ведре с водой и снова обмакнул, и снова. Пока в руках не оказался белый стеариновый шарик.
– Вот так надо делать, уважаемые конспираторы, - торжествующе прошептал он.
– А то командовать любите, а дела делать не умеете. Простую вещь и то не придумаете.
...В полной темноте они обменялись паролем и отзывом, и, привычно оттолкнув лодку от берега, рыбак налег на весла. Свиркунов сидел на корме, съежившись, и
обреченно отфыркивался, когда волна окатывала холодной водой. Рыбак наклонился к нему и, не переставая грести, прокричал, стараясь перекрыть грохот шторма:
– Вычерпывай! Воду!
Свиркунов, до этого не замечавший, что в лодке угрожающе прибавляется вода, начал торопливо работать ведерком. Он спешил, а вода, казалось, не убывала.
Неожиданно большая волна молотом грохнула в борт лодки и обвалом обрушилась на спину наклонившегося Свиркунова, - сшибла его с сиденья и швырнула на залитое водой дно. Свиркунову показалось, что его смыло за борт, что сейчас он пойдет ко дну и что в этой ревущей тьме, в диком разгуле стихии никому, ни единой душе нет дела до его, Свиркунова, гибели. Ничего не видя и не соображая, он уцепился за борт лодки и, подтянувшись, навалился на него всем телом. Лодка качнулась, развернулась бортом к волне и, сразу глотнув добрую тонну воды, податливо стала уходить в глубину. Рыбак качнулся, упал и ударился виском о край лодки, крикнув от боли.
Вывалившись за борт, он стал тонуть. В какой-то миг он ухватился мертвой хваткой за Свиркунова. "Сам тонет и меня, гад, утопит", - мелькнула мысль. Барахтаясь в волнах, он нащупал парабеллум, спрятанный во внутреннем кармане, размахнулся и ударил в висок рыбака рукояткой пистолета. Рыбак разжал пальцы и ушел под воду.
Тогда Свиркунов, собрав все силы, яростными рывками поплыл к берегу. Волны отбрасывали его назад, но он упорно двигался вперед. С трудом выбрался на берег и упал в изнеможении на влажный песок.
Не знал, сколько пролежал у самой воды, и только ощущение страшного, леденящего холода вернуло его к действительности. Сотрясаясь каждой клеточкой тела и стуча зубами, не в состоянии сдерживать стон, он пополз к темным силуэтам развалин на берегу. Перевалив одеревеневшее трясущееся тело через обломок стены, он рухнул вниз, больно ударившись плечом и коленом. Свиркунов ползал по полу разбитого подвала и силился понять, что же случилось, определить, где он. И вдруг откуда-то сверху донесся настороженно-испуганный голос: