Подражание королю
Шрифт:
Павлуша скрипнул зубами и пал в кресло.
— Я ее убью, — проскрежетал он. — Найду и убью!
— Кого ты убьешь, придурок? — ухмыльнулся Мамонт, показав пустую дырку рта. — Тетку из перехода? Умнее ничего не придумал? Да она заляжет на дно — три года будешь рыть. А тысчонку со счета она сможет снять уже завтра, если ей грамотный советчик подвернется. Найдет парнишку с приличной физиономией — и привет. В городе восемь банков работают с кредитками — ты что, около всех посты расставишь?
Романов вздрогнул, будто схватился за оголенный провод, и простонал:
— Что
— Угу, — согласился вице-директор закуривая. — Она самая. И Штаты твои накрылись как пить дать, Теперь такое начнется…
Что начнется, Романов и сам знал. Все что угодно, включая бессмертную душу, он готов был отдать в эту секунду, чтобы, вернувшись домой, обнаружить, что Сабина Георгиевна Новак исчезла. Бесследно, не оставив никаких распоряжений.
— Мамонт, — произнес Павел Николаевич дрогнувшим голосом. На его глазах заблестели самые натуральные слезы. — Не бросай меня! Все что хочешь возьми, только не бросай…
— А что с тебя взять, полиглот хренов? — буркнул приятель, побуравил глазами стол и потянулся к телефону. Сняв трубку, он несколько секунд держал ее на весу, недоверчиво разглядывая, а затем вернул на место и извлек из кармана пиджака сотовую «Моторолу».
Пока он набирал номер, Павлуша скомканным платком промокнул глаза и шумно высморкался.
Разговор длился недолго и состоял из ничего не значащих фраз. Закончив, Мамонт сложил аппарат и стал пристально разглядывать Павла Николаевича, словно видел впервые.
Наконец он спросил:
— Налить?
— Налей, — выдохнул Павлуша и сокрушенно помотал головой.
Приятель наплескал по четверти стакана коньяка и разломил плитку пористого шоколада. Романов глотнул, словно воду — ни вкуса, ни запаха, — и вяло отгрыз от плитки.
— И чего я с тобой, дураком, связался? — вдруг спросил Мамонт в пространство. — Сам не пойму. А теперь еще и башку из-за тебя подставлять…
— Как это? — Голос у Павла Николаевича сел. — Зачем?
— Затем. А теперь слушай сюда, потому что делаю я это в последний раз.
Если и здесь обгадишься — я тебя больше не знаю. Ко мне не ходи и не звони.
Понял?
— Д-да, — пробормотал Павлуша, нервно скребя в бороде. — Я не подведу, ты не бойся.
— Ох, кореш, — поднял брови Мамонт. — Я свое давно отбоялся. Теперь твоя очередь. Значит, так: до половины одиннадцатого свободен.
— Как это? — испугался Романов. — Что это значит? А как же…
— Я сказал — свободен. Без четверти подойдешь к боковому подъезду Экспоцентра — это со стороны Ярославской. Там еще стоянка напротив. Найдешь?
Павел Николаевич кивнул, словно его дернули за волосы.
— Тебя будут ждать. Человек спросит, как пройти к гостинице «Националь», ответишь — не местный, мол, проездом из Орла. Дальше можешь открытым текстом. Твои проблемы для него — два пальца обоссать. Остальное он тебе сообщит сам.
Павел Николаевич, не издавая ни звука, смотрел на приятеля. Сердце его трепыхалось, как перед прыжком с площадки вагона.
— Теперь о деньгах, — продолжал Мамонт. — На круг все обойдется
Вместе с креслом Мамонт подъехал к небольшому сейфу, на дверце которого, как на морозильнике, светился огонек, открыл и отсчитал пять зеленых купюр.
— Бери, — сказал он. — Обойдемся без формальностей.
— Мамонт, — начал было Павел Николаевич непослушными губами, — Мамонт… я…
— Можешь не благодарить, — отмахнулся приятель. — Услуга за услугу.
Когда выедешь и обустроишься — сбрось факсом адресок. Ты мне будешь нужен.
Заодно и заработаешь… А теперь вали. Тут ко мне люди сейчас подъедут…
Павел Николаевич торопливой рысцой миновал переулок и проходной двор, а оказавшись на оживленной Никитинской, понесся зигзагами в толпе, принюхиваясь и вглядываясь в лица, ныряя в подземные переходы и на станции метро, внезапно останавливаясь и возвращаясь к местам, где обычно скапливались мелочные торговцы.
Сейчас он вел себя как пес, потерявший хозяина, и, как у потерянного пса, глаза его светились безумной надеждой. Пока остается хотя бы ничтожный шанс, нельзя прекращать поиски, потому что времени совсем немного, до половины одиннадцатого, а потом ничего уже нельзя будет изменить.
В этих бессмысленных метаниях по городу его преследовало только одно чувство — тупой животный страх оттого, что он зашел слишком далеко.
К десяти, когда силы уже были на исходе, он осознал, что находится в районе бульвара Конституции. Продолжать поиски не имело никакого смысла.
Необходимо было присесть, перевести дух и собраться.
Перешагнув низкую чугунную ограду, он наискось пересек знакомый сквер у памятника Левитину, направляясь к единственной уцелевшей здесь скамье. Сиденье ее было покрыто слякотью и следами чьих-то ног, и Романов уселся прямо на спинку, подняв воротник пальто и засунув руки поглубже в карманы. Мелкая дрожь сотрясала тело, во рту стоял кислый медный вкус.
Здесь было пустынно, мокрый ветер посвистывал в голых ветвях лип и раскачивал фонари, выхватывая из темноты одиноко бредущую по аллее мужскую фигуру.
Поравнявшись с Павлушей, мужчина щелкнул зажигалкой, прикурил и повернул к скамье. Романов подобрался, внезапно вспомнив, что при себе у него довольно приличная сумма.
Мужчина, однако, повел себя совершенно спокойно. Взгромоздившись, как и Павел Николаевич, на спинку скамьи, он курил, слегка посапывая носом и время от времени искоса поглядывая на нахохлившегося Романова. Его короткая щегольская дубленка была расстегнута, шарф выбился наружу, полноватое лицо, насколько можно было разглядеть в полутьме, лоснилось, словно этот человек страдал от духоты. Романов почувствовал даже запах его одеколона: горьковато-землистый, смесь бергамота и чего-то еще, как будто тмина.