Подруга мента
Шрифт:
— Где тебя носит? — гаркнул Измайлов. И, принюхавшись: — По барам, по подругам? Нашла время.
Я закрыла ему рот ладонью:
— Вик, Юрьева нашли?
Сказать, что он окаменел, значит, ничего не сказать. Вик разобрался на атомы.
— Тебе известно про исчезновение Юрьева?
— Нас похитили в начале седьмого утра…
— Маршрут, остальное после, — перебил Измайлов.
И выслушав про проселочную дорогу, «выброс» Бориса, не доезжая до овражка, и клиновидную опушку, пулей унесся к себе. Я скинула шмотки Валентина Петровича и с наслаждением сунула их в мусорное
— Сама-то как выбралась? — спросил Измайлов, увлеченно дуя на посчитываемые синяки.
Я начала подробный доклад, но не могла связать двух слов: зевала, путалась, сбивалась на невнятное бормотание и невесть как вылетающие из меня описания родной природы.
— Не буду тебя терзать, — сжалился наконец полковник. — Отдохни.
Но продолжал топтаться возле постели. Все-таки ему не терпелось допросить меня с пристрастием. Наверное, он проклинал нашу близость. Не случись ее, вызвал бы повесткой и отдался труду, невзирая на мое физическое состояние. Чудовище! Чем хуже я о нем думала, тем сильнее возбуждалась. И здоровое желание нокаутировало болезненную разбитость саднящих членов.
— Вик, милый, — позвала я.
Он с готовностью плюхнулся рядом и поймал мой томный взгляд. Вероятно, он различил в нем страсть к даче показаний, потому что приобрел заинтригованный вид.
— Я когда-то в «Иностранке» читала повесть, — окрылила я его.
Измайлов поежился.
— Там герой приезжает из командировки, а жена спрашивает, как дела, и предлагает перекусить салатом. Он жует и тоскливо анализирует: «Если бы у нас с ней было все нормально, мы бы сразу легли…» Спокойно, Вик, еще спокойнее, еще… О. А я было начала подозревать, что мы тоже отклонились от нормы.
Измайлов смотрел на меня с восхищением, которое невозможно выразить мелочевкой фразы: «Я тебя люблю». Ему нужно было воспеть женский род целиком. И по-полковничьи емко он воспел:
— Женщины — существа двужильные.
— Еще бы, — улыбнулась я поводу поддержать его. — У моего приятеля-гинеколога это конек. Говорит, женщина с внематочной беременностью по месяцу истекает кровью, но к врачу не обращается, потому что работа, дети. А мужчине, стоит порезать палец…
— М-да, — протянул Измайлов, поспешно отдергивая руки, — ты мастерица создать фон для любовных утех.
Я собралась сказать, что тема кровотечений после Бориса так сразу не отпустит, открыла рот, зевнула и… заснула.
Утром на туалетном столике я обнаружила плакатик, который Измайлов изготовил, похоже, не отходя от меня. «Меньше слов — больше дела!» — письменно призывал неудовлетворенный Вик.
Я не успела вволю наплескаться в ванне, а мстительный Измайлов уже открывал дверь своим ключом. От совместного купания он категорически отказался:
— Поля, мои люди всю ночь искали Бориса, вокруг редакции закрутилась сплошная
— Вик, где джинсы и футболка из мусорного ведра?
— Я изъял вещественные доказательства еще вчера. А ты думала, я их примерить решил? Тоже мне, подруга милиционера, таким добром швыряешься.
Я предложила ему чаю. С кофе у меня отношения испортились в одностороннем порядке.
— Юрьева нашли?
— Нет.
— Значит, бывший благоверный прав. Они вернулись и добили его. Потом закопали в овраге.
— А твой бывший здесь с какого боку? — вытаращился на меня Измайлов.
— Не знаю, Вик. Я тебе расскажу, а ты уж сам…
Наплакаться Измайлов мне тоже не позволил:
— Прекрати. Свежих захоронений там нет, это точно.
— Вик, неужели Севкин отец действительно хочет моей смерти?
Измайлов закурил. Потом открыл мне истину:
— Поленька, у меня такое ощущение, что минимум раз в жизни все, кто имел с тобой дело, не отказались бы тебя порешить.
— Ты тоже? И когда? — встрепенулась я.
— Вчера, например, — прошипел Измайлов. — Но это был уже не первый раз. Говори, не искушай на раз последний.
Ну и ну! Один пистолетом грозит, другой намекает, что голыми руками приятнее…
По мере моего детального повествования Измайлов сходил с лица в никуда. Отрешенным, апатичным и слепым он дослушивал меня. Ничего не уточнял, не выяснял, не спрашивал. Вскочил и бросил:
— Из дома ни ногой. Моих двое тоже подежурят, приглядят за теми соглядатаями. И за тобой, авантюристка, разумеется. Я тебе обязательно растолкую, чего ты наворотила, но не сейчас. И сию секунду садись за рапорт, тьфу, за изложение своей истории. И редакционной тоже. Полина, псевдонимом Ольга Павлова ты пользуешься только в газете Лизы, мы просмотрели подшивки за год. Выберем, что именно ты делана под этой личиной, вечером прокомментируешь.
— Не надо крайностей. У меня есть вырезки. Но к чему домашний арест, Вик?
— К тому, что ты наивно полагаешь, будто Валентин Петрович не успел сказать лишнего. А он застолбил свой интерес именно к изданию, сотрудника которого убили. Он опомнится. Он уже опомнился. Просто в присутствии твоего муженька и его стволов он не мог ничего предпринять.
— Каких стволов, Вик? У моего, напоминаю, бывшего муженька есть разрешение на ношение. А телохранители, как положено, на рукопашный бой ориентированы.
— Ты говоришь так, будто все еще замужем за ним, Поленька. В котором году тебе велели на этом настаивать? Знаем мы телохранителей этой публики.
— Вик, а почему ты сказал «сотрудника»? Лиза — женщина.
— Слушай, феминистка… А, Бог с тобой. Сиди и пиши: подробно-подробно, вдумчиво-вдумчиво. Только не рискуй выводы делать и версии выдвигать, задушу.
Выдержит этакое обращение среднестатистическая сударыня? Так что моя «своеобразность» — защитный механизм против мужского неприкрытого честолюбия, незавуалированной самостоятельности, нескрываемой силы и неприпрятанной слабости. Женщины не смеют открыто сочетать все это. Измайлов тем временем догадался меня поцеловать. Эх, такой если и задушит, то не досадно.