Подруги Высоцкого
Шрифт:
Ладно, согласился Высоцкий, и тут же предложил другую идею: привлечь к работе Анджея Вайду. «Неужели ему это будет не интересно?!» – искренне недоумевал он. В конце концов, сошлись на том, что «Игра для двоих» должна стать режиссерским дебютом самого Владимира Высоцкого.
К немалому удивлению Аллы Сергеевны, Высоцкий быстро – кажется, за одну репетицию – развел на мизансцены первый акт. Придумал, вспоминала она, очень эффектное начало: «два человека летят друг к другу с противоположных концов по диагонали сцены, сталкиваются и замирают на несколько секунд в полубратском, полулюбовном объятии…
Но потом, после репетиции, вместо того чтобы, по актерской привычке, пообщаться, что-то обсудить, поговорить – он куда-то помчался. Она попыталась его остановить:
– Володечка, куда тебя несет? «Чуть помедленнее…» – едва успела сказать.
А Высоцкий только засмеялся, подошел, обнял и убежал.
Но когда был отшлифован первый акт (а их в пьесе три), то решили «прогнать» его на сцене, показать публике. На доске объявлений у служебного входа вывесили приглашение. Кроме художника Давида Боровского и его ленинградского приятеля, не пришел никто.
К затее тандема «Демидова – Высоцкий» на Таганке многие с самого начала относились прохладно, даже скептически. Юрию Петровичу откровенно не нравилась сама пьеса, и он не раз, шумно вздыхая, повторял, что актеры занялись баловством исключительно из тщеславия: «Ох уж эти мне две звезды, им отдельный спектакль подавай, как на Бродвее…» Актеры тоже неодобрительно косились на зряшную, с их точки зрения, суету коллег, поддакивая «шефу». Ну и зависть, само собой, присутствовала, как обязательный атрибут, с которой начинается театр… Как с вешалки.
Один лишь Вульф, наблюдавший их за работой, видел: «Это была очень хорошая пара…»
Но даже тотальное равнодушие к их работе ни Демидову, ни Высоцкого не остановило. Они занялись вторым актом. Он был сложным. «И мы, – признавала Демидова, – о него споткнулись…»
По сюжету их герои – брат и сестра, по профессии оба актеры. Героиня к тому же наркоманка. В ходе репетиций Владимир ей натуралистично описывал, что она должна была чувствовать при «ломке», предостерегая и требуя ни в коем случае не прикасаться самой к этому зелью.
«О его пристрастии я знала и до этого: была единственным человеком в театре, посвященным в эту тайну. Вторым, кто знал, был его друг – поставщик наркотиков», – говорила Алла Сергеевна, вспоминая свои физические ощущения от того потока энергии, который бил из Высоцкого в «Гамлете»: «У меня поползли мурашки по телу. Я зашла за его спину – ничего нет. Опять перед ним – чувствую поток. И тогда стали с ним об этом говорить и вместе разбирать психическую энергию… И это я ему прощала, потому что я понимала, что это уже – конец… И его невозможно было остановить, как невозможно было остановить руками взлетающий самолет. Он сам понимал, что разобьется, но его влекло нечто более сильное, чем он сам…»
«Приподняв занавес за краешек», Демидова узнала, что «начал он с приема амфетамина, чтобы постоянно быть в тонусе. Тогда же амфетамин в любой аптеке
«Думаю, эта его болезнь, как и предыдущая, пьянство, – считала Демидова, – была ему нужна для другого. Эта зависимость формировала чувство вины. А оно позволяло играть с особенной трагической силой…»
…Как-то перед началом очередной репетиции «Игры», еще не полностью включившись в образ, болтая о разных пустяках, Алла вдруг неожиданно, в лоб спросила Высоцкого:
– Володя, ты хочешь Запад завоевать, как Россию?
Он очень быстро ответил: «Но здесь я уже все исчерпал!»
Гордившаяся своей интуицией, Алла Сергеевна, конечно же, подспудно осознавала, что, репетируя Уильямса, Высоцкий как бы примеряется, пробует силы, что «он потом перенесет мой рисунок на Марину. Я это понимала, и тем не менее я репетировала…».
С Мариной Влади у нее никогда не складывались отношения, хотя общались они много и часто. В театрах, в каких-то общих компаниях, на разных посиделках и приемах. Внешне все выглядело вполне благопристойно и по-дружески. Но холодок в общении, некоторая натянутость и, вполне возможно, скрытая ревность постоянно присутствовали.
Лишь однажды Алла искренне, до глубины души восхитилась самоотверженностью, преданностью и мужеством Марины, которая во время гастролей «Таганки» во Франции молнией примчалась из Парижа в Марсель спасать своего загулявшего «Волёдю». Она вспоминала: «Искали его всю ночь по городу, на рассвете нашли. Прилетела из Парижа Марина Влади, она одна имела власть над ним. Он спал под снотворным до вечернего «Гамлета», а мы репетировали новый вариант спектакля на случай, если Высоцкий не сможет выйти на сцену… Так гениально, как в тот вечер, Володя не играл эту роль никогда – ни до, ни после… Он был бледен как полотно… В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это. Володя тогда мог умереть каждую секунду. Это знали мы. Это знала его жена. Это знал он сам – и выходил на сцену… Иначе Высоцкий не был бы Высоцким».
Но Алла Сергеевна всегда хранила в памяти неосторожно оброненную (может быть, в шутку) фразу Марины Влади в момент совершенно незначительной размолвки с мужем: «Да, Володя – не стена. Годы уходят – надо было выходить замуж за кого-нибудь другого…»
«Я люблю одиночество… Мне не нужен никто»
…Набережную Москвы-реки, возле «Балчуга», где после войны селили военных, местная детвора облюбовала как излюбленное место для своих шалостей. Тощая, слабенькая, да и еще с наследственным туберкулезом, Аллочка с азартом принимала участие во всех их играх, при этом ей очень хотелось быть первой, прыгнуть выше всех, пробежать быстрее других.