Подснежник
Шрифт:
«Как же я его люблю!» — подумал Дьюар.
— Боль прошла? — спросил музыкант.
— Вы необыкновенный человек, Селестен! Вам всё подвластно.
— О, если бы всё! — с лёгкой горечью сказал тот. — Если бы всё было так просто!
— Что тогда?
— Если бы всё было мне подвластно, я бы… — В глазах его вдруг что-то нехорошо сверкнуло.
И Дьюар увидел — впрочем, это могло ему только показаться, — что в этот момент свет солнца отодвинулся от фигуры Селестена, словно отпрянул… «Глупости, игра воображения», — тут же возразил он сам
Юноша тряхнул кудрями, как будто отгоняя от себя дурные мысли:
— Нет! Если бы мне всё было подвластно… Ах, какое искушение сказать другое! Я бы постарался изменить этот мир к лучшему. Я сделал бы так, чтобы не было горестей…
Он говорил, всё больше воодушевляясь, а Алену чудилось, что свет опять подплыл к юноше и обволакивал его, окружая золотым сиянием.
— Да, — с жаром продолжал Селестен, — если бы такое было возможно, я бы сделал именно так.
— Вы замечательный, Селестен! — почти с восхищением воскликнул Дьюар.
— Знали бы вы, чего мне это стоит! — с грустью сказал музыкант.
— О чём вы, Селестен? — непонимающе спросил мужчина.
— Не берите в голову, Ален, не берите в голову.
Труавиль взъерошил свои волосы, и они рассыпались по плечам, словно поток водопада, низвергающийся со скалы в реку: свет солнца сверкал в прядях, наполняя их жизнью, причём потусторонней жизнью, в них была какая-то тайна. Его волосы слегка зашелестели, рассыпавшись, как шелестит листва, пробуждаемая утренним ветерком…
— Вы замечательный, Селестен, — ещё раз повторил Ален. — Не вы ли ожидаемый всеми Мессия?
— Нет, Ален. Его время ещё не пришло. Что я такое? Я и сам порой не знаю. Не гадайте об этом.
— Я помню. Вы мне сказали, что разгадать вас невозможно. Я и не стараюсь. Я просто пытаюсь вас понять.
— Ну и как, получается?
— Не очень, если честно.
— Ну, не беда. Возможно, со временем. А нет — тоже не беда. Есть тысячи вещей, которые требуют объяснения.
— Это верно, — согласился Ален. — И тысячи вопросов, ждущих ответа. Например, почему трава зелёная или откуда ветер дует.
Селестен рассмеялся:
— Я имел в виду что-то более серьёзное — вопросы бытия. Познавать мир…
— Зная, что никогда не познаешь его до конца?
— Естественно! Мир бесконечен. Сознание бесконечно. Так и должно быть. Время же бесконечно и конечно одновременно. Бесконечно вообще и конечно в частном.
— То есть?
— Мне пора, — сказал Труавиль, — вот что я имел в виду.
— Хорошо, — со вздохом согласился Ален. — Но вечером…
— Приду. — Селестен бесшумно прошёл к двери и растворился за ней.
Ален остался один. Вокруг было пусто, но вокруг было время.
Время, которое не кончается.
Время, которое истекало.
Время подумать над тем, как провести время до того времени, когда придёт время Селестена.
Время понять временность времени и его же неизменность — вневременность.
Но на это требовалось время.
Комментарий к Глава 10
сторге (греч.) —
========== Глава 11 ==========
Что-то странное происходило. После того разговора Ален ни о чём другом думать не мог.
Селестен… Селестен… Селестен…
Почему так?
Эти странные искусы, несомненно, подбрасывал ему сам Астральный Князь, внушая совершенно недопустимые мысли и настроения. Хотелось быть Верленом, чтобы обладать Рембо.
Внезапно и на болезнь он взглянул другими глазами. Счастье, что с ним случилось такое несчастье, как бы странно или нелепо это ни звучало. Не будь болезни, что вообще было бы? А с другой стороны, благословенна эта болезнь: благодаря ей он не наделает глупостей. Таких, что потом не расхлебаешь.
Возможность тихо и молчаливо страдать. Но в страданиях очищается душа. Она становится светлее и легче, приближаясь к душе Идеальной, почти недостижимой.
Ален и не хотел к этому приближаться. Ведь он не был ни святым, ни грешником, а обычным человеком. Он думал в этот день о многом. Но это «многое» сводилось в принципе к одному: к его другу… или чуть более.
Дьюара не беспокоило сейчас, что это чувство — чувство любви к Селестену — живёт в нём, но его волновало то, что иногда, сам того не желая, он придавал этому светлому, доброму, дарящему надежду чувству какие-то пошлые черты. Красота тела всё чаще заставляла забывать о красоте духа. Ничего вульгарного или непристойного, разумеется, мужчине в голову не приходило, но ему нравилось смотреть на Селестена, ощущать его прикосновения — редкие, но желанные…
И немного странно было узнать, что этот юноша далеко не так невинен, как казалось. Ален с первого же момента их встречи внутренне расположился к нему и идеализировал его. Он видел в нём те черты, какие есть в чистых, юных, не тронутых жизнью созданиях. И настоящим откровением было узнать, что эта virginitas, которую он ему приписал, только миф, им самим созданный. Да ещё намёк на то, что эта virginitas была потеряна при довольно-таки пикантных обстоятельствах…
«Ты сходишь с ума, Ален, — сам себе сказал мужчина. — Ты думаешь о вещах, о которых нельзя думать, потому что это нехорошо. Возможно, это всего лишь каверза твоего воспалённого ума, и на самом деле ничего такого нет. Всего лишь созданная тобой фантасмагория, которую тебе лучше выкинуть из головы».
Но на душе у Дьюара было очень тяжело. В конце концов, он твёрдо решил поговорить с Селестеном, сказать ему о том, что он чувствует, что думает. Просто рассказать, чтобы эта тайна его не мучила. Когда он решил это, ему стало немного легче.
«Только безо всяких глупостей!» — предостерёг его внутренний голос.
«Разумеется, — ответил ему мужчина. — И в конце концов, я всего лишь отвечу на вопрос, который он мне задал, но на который я так толком и не ответил. Просто выскажу, чтобы никогда более не касаться этой темы».