Подвеска пирата
Шрифт:
Мысли в голове Фетки пошли наперекосяк. Он заметался по своему просторному подворью как хорь в курятнике, застигнутый хозяином, ругая незадачливого вестника разными нехорошими словами. Тот лишь что-то невразумительно мычал в ответ и, потупившись, мял в руках войлочный колпак, заменявший ему шапку. В конце концов, выговорившись и совершенно от этого обессилев, Фетка рявкнул на него: «А чтоб тебя ляды [50] взяли! Поди-ко прочь, обормот!», – и поднял на ноги домочадцев. К приезду такой значимой фигуры, как Аникей Строганов, нужно было подготовиться как следует, чтобы
50
Ляды – черти (помор.).
И потом, может, все это и к лучшему. «Надо бы замолвить Анике Федоровичу словечко… – думал, немного успокоившись Фетка. – Глядишь, подмогнет. Он ведь и к царю вхож, и с Малютой Скуратовым [51] в дружбе. Хорошо бы выпросить на оброк еще две-три тони. А то в устье Наровы мне уже тесновато стало».
Фетка был знаком со Строгановым. В юные годы он работал в его промысловой артели. Поэтому жесткий, колючий нрав старика знал хорошо.
51
Малюта Скуратов-Бельский, Григорий Лукьянович (?—1573) – русский государственный, военный и политический деятель, думный дворянин, один из руководителей опричнины. Прозвище «Малюта» получил за свой малый рост.
– Ондрюшка, беги к Домне, пушшай одежонку какую приищет для немчинов, – распорядился Фетка. – Да скажи ей, чтоб новую-то не брала! – крикнул он парню вслед.
Фетка Зубака жил широко: сам из крестьян, деловой сметкой и цепкостью в делах он мог поспорить с самим Строгановым. Его тони в устье Наровы давали приличный доход, а торговля с иноземцами и поставка рыбы ценных пород к великокняжескому столу в Москву процветали. И тем не менее Фетка старался сильно не высовываться – в отличие от Аникея Строганова, который даже записался в опричнину.
Мало того, артельщик продолжал выходить в море на рыбную ловлю, хотя в этом большой надобности уже не было. Но атаман не мыслил себе жизнь без соленого ветра и тяжелого рыбацкого труда. А еще казалось Фетке, что без личного присутствия его тони оскудеют, – и тогда хоть по миру иди.
Смех смехом, а почти так оно и вышло. В прошлую путину его скрутила какая-то хвороба, и пришлось остаться дома. Знахарь Антипка еле выходил хозяина. И вот тебе раз – в нонешний сезон рыбацкая удача изменила Фетке. Хорошо хоть голец добрый пошел. Да и семужка хвостом по воде бьет, значит, своих товарок скликает до кучи. Дай-то Бог…
Фетка истово перекрестился на образа и спросил по-немецки, обращаясь к Карстену Роде:
– Довольны ли вы всем, или чего еще надобно?
– Спасибо, господин… – почтительно ответил Карстен Роде, поднялся и поклонился; его примеру последовали и остальные. – Большего и желать трудно. Благодарим вас от всего сердца.
Они и впрямь были преисполнены благодарности к своему спасителю. Голштинец был фаталистом и верил в случай, поэтому встречу с Зубакой не считал малозначимым моментом в своей биографии. Похоже, в жизни назревали перемены, но какие именно, он пока не знал.
– Вам бы переодеться надыть, – деловито сказал Фетка, стараясь скрыть смущение и чувствуя себя Иудой: ведь случись так, что спасенные – морские разбойники, он своими «заботами» отправит их на виселицу. – Ваше старье мы сожгли. Ондрюшка принесет одежду. Готовьтесь, к нам приедет большой человек. Хочет вас повидать.
У Карстена Роде встрепыхнулось сердце – вот оно! Большой человек московитов… К добру ли? Он переглянулся с Гансом Дитрихсеном. Штурман сделал большие глаза и кисло покривился – мол, куда денешься. Если уж заштормило, то не суетись попусту, а жди, пока не наступит штиль, чтобы залатать паруса, починить штурвал и плыть дальше…
Фетка не узнал Строганова. Годы не только побелили тому голову, проели плешь на макушке, но и сильно иссушили его крепкую плечистую фигуру. Перед Зубакой стоял худой благообразный старец – хоть сейчас в скит.
– Ну что же, Фетка, веди к своим найденышам, показывай, – молвил Строганов, снисходительно выслушав подобострастное приветствие Зубаки.
– Не зобижайте, отец родной. К немчинам успеется. В кои-то веки заглянули в наши края… Радость-то какая, радость… Мы вам баньку истопили – с дороги в самый раз. Стол накрыли. А смотрины опосля устроим.
– И то верно, – легко согласился Строганов. – Устал я малость. Банька – это хорошо…
После бани Фетке не терпелось похвастаться своим новым домом. Обычно избы балтийских поморов строились по принципу: дом, двор, а также хлев находились под одной крышей, лишь разделенные перегородками. Но Зубака чутко прислушивался и присматривался к новым архитектурным веяниям. Он построил избу как купеческий терем (благо нашлось на что) – двухэтажную, со срубами на высоких подклетях. Горницы и сени с переходами располагались на втором этаже, туда вела широкая лестница. Кровли были шатровыми, а наличники окон и ставни украшала резьба. Большая горница в новом доме устилалась не домоткаными половиками, а коврами, которые хранились в сундуках.
Оставил Фетка и старую избу, поселив в ней двух вдовиц – Февронью и Домну. Прокормить их было некому: мужья, работавшие на атамана, сгинули в морской пучине вместе с кочем. На этом все благодеяния и закончились – вдовы превратились в бесплатную прислугу, занимавшуюся домашними делами и присматривавшую за разной дворовой живностью.
Впрочем, женщины не роптали. Ели они с общего стола, от Фетки никогда слова плохого не слышали, несмотря на вздорный характер, да и одежда была у них справная. Все-таки Зубака чувствовал за собой вину в гибели их кормильцев – коч, на котором они вышли в море, был совсем уж дряхлым; его даже не проконопатили, как следует. Но в том году так много рыбы шло на нерест, что артельный атаман готов был послать людей на лов даже в лоханях.
Сейчас стол их усилиями ломился от еды и разных закусок. Февронья постаралась на славу. Не отличаясь изыском, все ее яства были отменного вкуса. Когда она готовила, стоя у печи, со стороны казалось, будто вдова колдует: пошепчет, пошепчет немного – бросит щепотку какой-то травки в горшок; послушает, послушает, как гудит в трубе, – добавит полешку, но только одну или две, а не охапку. И опять что-то пришептывает.
К слову сказать, и печь Фетка соорудил с трубой и вьюшками, а отделал ее муравлеными изразцами. На такое чудо съезжались смотреть все соседи- атаманы, что опять-таки к пользе – когда еще найти время для деловых разговоров. Да и не очень любили поморы по гостям шляться, тем более за сотни верст, пусть и водным путем.