Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара(сб.)
Шрифт:
Когда я пришел в себя, то обнаружил, что два французских солдата поддерживают меня, а моя голова гудит, словно чайник. Я оглянулся вокруг. Штукатурка с потолка обвалилась, мебель разбросало по сторонам, в кирпичных стенах зияли отверстия. В то же время не было и намека на пролом. Стены монастыря оказались настолько прочны, что запасов пороха в погребе оказалось недостаточно, чтобы разрушить их. Тем не менее взрыв вызвал такую панику среди защитников, что нашим солдатам не составило большого труда ворваться в здание. Коридоры были полны военных. В одном из них я узнал маршала Ланна, который только что вошел в здание в сопровождении штабистов. Маршал остановился и с интересом выслушал мой рассказ.
– Прекрасно, капитан Жерар, прекрасно! – воскликнул он. – Я обязательно доложу о вас императору.
– Смею заявить, ваше превосходительство, – ответил я, – что я лишь завершил работу, тщательно спланированную и проделанную месье Юбером. Юбер отдал жизнь за родину.
– Его подвиг никогда не будет забыт, – сказал маршал. – Кстати, уже половина пятого. Капитан Жерар, вы, очевидно, умираете от голода после такой нелегкой ночи. Я собираюсь позавтракать в городе в компании генералов. Смею заверить, что вы будете почетным гостем на нашем застолье.
– Я обязательно приду, ваше превосходительство, – ответил я. – Боюсь, что некоторые обязательства могут задержать меня.
Маршал удивленно поднял брови.
– Так рано?
– Да, сир, – ответил я. – Товарищи-офицеры, с которыми я познакомился вчера вечером, не успокоятся, пока не увидят меня.
– До свидания, – произнес маршал Ланн и отправился дальше.
Я же немедленно пошел к разрушенным воротам монастыря. Добравшись до домика с сорванной крышей, в котором я получил инструкции, я сбросил рясу и подобрал оставленные саблю и кивер. Затем поспешил к рощице, у которой должна была состояться встреча. Голова моя все еще кружилась после взрыва. Я был измотан до предела всем, что довелось испытать в течение этой ужасной ночи. Рассвет еще только занимался, я передвигался как во сне, а вокруг догорали костры и просыпались солдаты. Звенели сигнальные трубы и барабаны, созывая пехоту, так как грохот взрыва, крики и шум уже известили о том, что произошло. Добравшись до дубовой рощицы за коновязями, я увидел ожидающих меня двенадцать своих товарищей, всех при саблях. Приблизившись, я увидел устремленные на меня любопытные взгляды. Похоже, сейчас, с лицом, почерневшим от пороха, с руками, обагренными кровью, я был для них уже другим, не тем молодым капитаном, который стал предметом их веселых шуток накануне.
– Доброе утро, господа, – приветствовал их я. – Весьма сожалею, что заставил вас ждать, но я не смог располагать собственным временем не по своей вине.
Ответа не последовало, офицеры продолжали с любопытством смотреть на меня. Я до сих пор будто вижу их всех, стоящих напротив меня: высоких и низких; толстых и тонких – Оливье с его воинственно торчащими усами, худощавого капитана Пеллетана с внимательным лицом; юного Одэна, взволнованно ожидающего своей первой дуэли; Мортье с косым сабельным шрамом на лбу…
Я сбросил кивер и вытащил саблю из ножен.
– Хочу просить вас об одолжении, господа, – сказал я. – Маршал Ланн пригласил меня к завтраку. Я не могу заставлять его ждать.
– Чего же вы хотите? – спросил Оливье.
– Надеюсь, вы освободите меня от обещания затратить на каждого из вас по пять минут и позволите атаковать вас всех разом? – сказал я, опершись на клинок.
Последовавший ответ оказался воистину прекрасным и по-настоящему французским. Офицеры в едином порыве выхватили сабли из ножен и подняли в салюте. Все двенадцать человек встали, вытянувшись, удерживая сабли перед собой.
Я отступил на шаг назад и переводил взгляд с одного на другого. Я не верил своим глазам: люди, которые еще вчера насмехались надо мной, сейчас выражали мне свое уважение. Наконец я все понял: они показали, какое впечатление на них произвел мой поступок. Они желали искупить свою вину. Человек может выстоять при виде опасности, но не сможет противостоять нахлынувшим чувствам.
– Друзья! – воскликнул я. – Друзья!
Я не смог говорить. Комок подступил к горлу. Уже через мгновение майор Оливье обхватил меня за плечи. Пеллетан пожимал мою правую руку, Мортье – левую. Кто-то похлопывал меня по спине, кто-то по плечу. Вокруг я видел одни улыбающиеся лица. Я понял, что завоевал расположение гусар Конфланского полка.
Как бригадир Жерар убил лису
Лишь к одному офицеру Великой французской армии англичане из корпуса Веллингтона питали столь глубокую и неизменную ненависть. Среди французов хватало мародеров, забияк, дуэлянтов и распутников. Их прегрешения не казались такими уж страшными, ведь и англичане были не без греха. Но один офицер из окружения Массена совершил преступление настолько гнусное, что его еще долго, с проклятиями обсуждали в английском лагере, после того как вторая бутылка вина развязывала языки лихих вояк. Весть об ужасном поступке достигла Англии. Деревенские джентльмены, которые знали о войне лишь понаслышке, становились багрового цвета, услышав, что произошло. А крестьяне поднимали усыпанные веснушками кулаки к небу и посылали страшные ругательства. Человеком, совершившим столь ужасное деяние, был не кто иной, как наш друг, бригадир Конфланского гусарского полка Этьен Жерар, известный как лихой наездник, забияка, добрый малый, любимец дам и шести бригад легкой кавалерии.
Но самое удивительное заключалось в том, что этот галантный джентльмен совершил отвратительный поступок и стал объектом жуткой ненависти на Пиренейском полуострове, даже не осознавая, что виновен в преступлении, названия которому не содержится в человеческом языке. Он умер в зрелом возрасте и никогда в своей невозмутимой самоуверенности, которая украшала или, скорее, портила его репутацию, даже не мог подумать, что тысячи англичан готовы были повесить его собственными руками. Напротив, бригадир причислял это событие к длинной веренице прочих подвигов, прославивших его на весь мир, и не раз, самодовольно посмеиваясь, рассказывал о нем в кругу друзей. Благодарные слушатели ловили каждое слово старого солдата в том скромном кафе, где между обедом и партией в домино он вспоминал, когда со смехом, когда со слезами, незабываемое наполеоновское прошлое, когда Франция – прекрасная и ужасная, подобно ангелу гнева, вознеслась над трепещущей Европой. Давайте выслушаем этот рассказ из его собственных уст и попытаемся взглянуть на случившееся с его точки зрения.
– Друзья, вы должны знать, – произнес Жерар, – что к концу тысяча восемьсот десятого года я, Массена и другие рассчитывали сбросить Веллингтона и английскую армию в Тахо. Но приблизившись к Лиссабону на расстояние двадцати пяти миль, мы обнаружили, что нас предали: англичане построили столь мощную линию обороны в месте, называемом Торрес Ведрас, что даже у нас не хватило сил прорвать ее! Их позиции тянулись вдоль всего полуострова, а мы находились так далеко от дома, что не рискнули повернуть назад, ведь еще при Бусако поняли, что с этим народом идет настоящая война, а отнюдь не детская игра. Нам ничего не оставалось, как расположиться напротив и блокировать англичан по мере возможности. В таком состоянии мы оставались на протяжении долгих шести месяцев. Противник доставлял нам немало хлопот. Массена признался впоследствии, что поседел за это время. Меня не слишком волновала ситуация, в которой оказалась армия. Гораздо более тревожило состояние лошадей, нуждавшихся в отдыхе и фураже. Во время передышек между боями мы пили местное вино и прекрасно проводили время. А одна девушка в Сантарене… мой рот на замке. Воспитанный человек не должен распускать язык, разве что может лишь намекнуть на что-то любопытное.
Однажды Массена послал за мной. Я обнаружил маршала в штабной палатке, склонившегося над разложенной на столе картой. Он молча посмотрел на меня своим пронзительным взглядом. По выражению его лица я понял, что дело предстоит серьезное. Маршал заметно нервничал, но моя боевая выправка, кажется, придала ему уверенности. Встреча с храбрецом может быть полезна.
– Полковник Жерар, – сказал он, – мне говорили о вас как об отважном и инициативном офицере.
Я не смел ответить утвердительно, но и не стал отрицать, а лишь щелкнул шпорами и отдал честь.